Девичьи сны - Евгений Войскунский

— Держись, Игорь! Я иду!

Корни куста давно тянулись, и вот они не выдержали, поддались. Игорь, не выпуская из рук колючих веток, полетел вниз.

— А-а-а-а… — Голос его замирает.

В тот же миг Круглов, оттолкнувшись от карниза, бросает свое тело в воздух. Синее море надвигается на него. Сведя вытянутые руки перед головой, он, как нож, без брызг входит в воду, зашумевшую мимо ушей.

Как трудно плыть в мокрой одежде, на спине, загребая одной рукой, а второй поддерживая Игоря.

Какая нескончаемая отвесная стена.

Слава богу, что сердце выдерживает такой прыжок с высоты, заплыв такой. Но, кажется, силы уже иссякают.

Оглянувшись, Круглов замечает, что в стене как будто темнеет провал.

Он плывет, плывет — и вот оно наконец, ущелье, над которым висит мост электрички. Тяжко дыша, Круглов втаскивает мальчика на каменистый берег. С них обоих стекают потоки воды. Став на колени, Круглов делает Игорю искусственное дыхание.

— Придется немного потерпеть, — говорит Черемисин. — Ладно?

Он стоит, очень серьезный, собранный, с засученными рукавами, над кроватью, на которой лежит Игорь.

Мальчик кивает. Левой он держится за руку Круглова, сидящего у изголовья. Пока отец промывает его ободранные грудь и живот, смазывает мазью, перевязывает, Игорь не издает ни звука. Только глаза зажмуривает и сильнее стискивает спасительную руку дяди Георгия. Больно! Но он терпит: надо быть мужчиной.

— Ну вот и все. — Черемисин укрывает Игоря простыней. — Молодец. Теперь постарайся уснуть.

Он прикладывает ладонь ко лбу сына. Отходит от кровати, делает знак жене: пойдем, ему надо отдохнуть. Ася со вздохом поднимается.

— Легче тебе, сыночек?

— Да, мама, — шепчет Игорь.

Ася задергивает штору и выходит вслед за мужем.

Игорь все еще не отпускает руку дяди Георгия. Тот сидит неподвижно и как-то покорно: будь что будет. Вдруг Круглов поднимает голову и устремляет взгляд на Галю. Нет, она не произнесла ни слова — молча стоит, прислонясь к стене в углу комнаты, руки скрестив на груди. Но ему показалось, что она его позвала.

«Ты смотришь на меня почти враждебно, — думает Круглов. — Бедная ты моя. Ах, бедная, притихшая…»

Через некоторое время Игорь засыпает. Но как только Круглов осторожно пробует вытянуть руку, мальчик вздрагивает и сжимает его пальцы.

И так еще несколько раз.

Наконец ему удается высвободить затекшую руку. Игорь ровно дышит во сне. Круглов и Галя, тихо ступая по скрипучим половицам, выходят на веранду.

Ася выглядывает из кухни:

— Георгий Петрович, вы, наверное, голодный. Сейчас я…

— Ничего не надо, Ася. Почему вы не на работе?

— Не пошла сегодня. У меня есть отгул.

— А-а. Если можно, налейте нам компоту.

У Аси брови страдальчески подняты. Прямо-таки написано на ее лице: я же говорила, не жди ничего хорошего от приезда этого дядюшки. Она приносит компот и снова скрывается в кухне.

Круглов молча пьет компот, а Галя не притрагивается к своей чашке. Сидит в плетеном кресле, курит, курит, глядя в сторону, будто там, в глубине сада, что-то привлекло ее внимание. Круглов со стуком ставит чашку на блюдце, и тут Галя, встрепенувшись, говорит:

— Может, ты все-таки объяснишь, что происходит?

Не отвечает Круглов. Галя порывисто поднимается, отшвырнув легкое кресло.

— Юра, не молчи, ради бога!

— Было бы лучше, если б ты просто прочла мое письмо…

— Ты написал: прочесть девятнадцатого, и твой дотошный племянничек припрятал письмо до завтра.

— Выпей компоту. Ася замечательно варит компоты… Галочка, мне очень трудно об этом.

— Хорошо. Я помогу тебе, — говорит она вдруг изменившимся тоном, мягким, доверительным. — Твое бегство из Ленинграда связано каким-то образом с шестидесятым годом, когда вы с отцом поставили на себе опыт?

— Ты заговорила, как врач с тяжелым пациентом, — невесело усмехается Круглов. — Откуда ты знаешь про опыт? Тебе в шестидесятом было…

— От мамы знаю. Так связано?

— Да, Галочка, связано.

— Так. В чем был смысл опыта? — Она ждет ответа. — Юра, не молчи! По-моему, я имею право знать правду.

— Да, конечно…

Стук калитки, быстрые шаги — на веранду поднимается Черемисин. «Господи!» — вздыхает Галя, стискивая руками свои плечи, словно ее зазнобило вдруг. Черемисин, бросив на нее быстрый взгляд, спрашивает Круглова:

— Как Игорь?

— Спит. А ты почему так рано с работы?

— Сделал все назначения и ушел. Мне одна ранка не нравится у Игоря на животе. Я принес мазь…

— Не буди его. Сядь, Миша. И ты, Галочка. Прошу тебя, сядь.

— Не хочу.

— Ну ладно. — Круглов, как видно, на что-то решился. Он прохаживается по веранде, вызывает Асю из кухни, и та с обиженно-страдальческим видом усаживается в заскрипевшее кресло. — Вот что, — говорит Круглов, остановившись и присев на перила напротив Гали. — В письме все написано, но я понимаю… я должен что-то объяснить… — И после небольшой паузы: — Послушай, Михаил, ты хорошо знаешь стариков, знаешь возрастные изменения, старческие болезни. Этот постепенный и неотвратимый износ организма. Дряхлеющий человек — черт возьми, что может быть печальней! — Он ударяет ладонью по перилам. — Я, кажется, рассказывал о начале своей работы. Возня с кожей навела меня на мысль о переводе износа живого организма в ступенчатую категорию. Человек не должен изнашиваться постепенно, как башмак. Пусть он, достигнув зрелости, сохранит ее в состоянии полного расцвета — до последнего мгновения. Лампочка горит и горит, верно? Пока не перегорает.

Он подходит к Гале, закуривающей сигарету.

— Дай мне тоже.

— Ты же бросил курить.

— Все равно. — Он вытягивает из пачки сигарету, прикуривает. — Ну вот. Мы с твоим отцом, Галя, ты это знаешь, многие годы изучали мозг. Мы установили: чтобы стабилизировать организм в фазе зрелости, надо разгрузить некоторые группы нейроклеток. Чтобы они не только тратили свою биоэлектрическую энергию, а получали бы часть энергии извне, периодически подзаряжались. Из высокогорного растения химеры мы выделили энергоемкий субстрат, который… Впрочем, не стоит углубляться. Все написано. Я торопился. Я повторил тут некоторые опыты, включая первоначальные, с ботинками… Я очень торопился, чтобы закончить полный отчет к девятнадцатому августа. И я успел, как видите.

— Значит, вы… — Черемисин начинает фразу и умолкает, как бы не решаясь вытолкнуть застрявшие в горле слова.

— Да, — кивает Круглов, — нам не оставалось ничего другого. Сложилось так, что обезьяна, с которой мы работали несколько лет и которая… ну, обнадеживала нас… погибла. От неожиданной ерунды, которой так много в жизни, — от простуды. У нас не было выбора. Как всегда, не было выбора, — с силой повторяет он. — И мы с твоим отцом испытали действие препарата на себе.