Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Попытка, должно быть, с самого начала была обречена на провал — возможно, из-за тех самых идиотских рассуждений о «шагах во тьму»; возможно, уже тогда она наполовину сознавала эту обречённость, но сделала отступление невозможным, сковав себя цепями католичества. Неосознанная потребность одержала верх над сознательным суждением.

Я сомневался в том, что Энтони по-настоящему понимал уготованную ему роль. Он был одарён интеллектуально, был верным, порядочным и во многом терпимым человеком, но оказался обделён эмоционально, а страсть ему вообще была чужда. Сам он вырос в нормальной семье, детство его было счастливым — как мог он разделить её тайное страдание, даже если бы соотношение между интеллектом и чувствами у него было гораздо более сбалансированным? Джейн неминуемо должна была укрыться за новой маской — более сухой и ироничной, более холодной; облечься в прочную защитную броню, настолько непроницаемую, что в конце концов всё её существо оказалось заковано в твёрдую скорлупу… этим, видимо, и объяснялось то спокойствие, с каким она восприняла сообщение от своего друга из Гарварда о разрыве с ней. Друг этот, каким бы иным он ни казался по своим внешним проявлениям, по сути, очевидно, был ещё одной ипостасью всё того же Энтони, и связь их могла служить лишним доказательством того, что изначальная проблема Джейн так и не нашла разрешения.

Я начинал различать цепочку неясных точек, первые, ещё смутные очертания созвездия, определившего её судьбу, начинал видеть то, чего не смог объяснить себе в былые годы: её частое молчание, попытки убедить окружающих, что у неё нет своего лица (что постоянно опровергалось её поведением), непрестанные броски из стороны в сторону — то она была человеком, тщательно аргументирующим каждый свой шаг, то существом — как сама утверждала, — до предела безрассудным; она могла декларировать что-то и тут же отказаться от собственных деклараций; она не питала надежд в отношении себя самой, но не мирилась с утратой надежд у кого-либо ещё. И к тому же эта о многом говорящая фраза о душе, жаждущей значительного поступка, и странный политический шаг, который она предполагала совершить взамен… и постоянно подразумевающиеся побудительные мотивы, беспокойство о судьбах общества, тревога, неумелое атеистическое толкование пересмотренных ею старых христианских принципов ухода от реальной ответственности. Я слишком часто слышал — не далее чем в паре миль от комнаты, где мы сидели, — как мой отец читает проповеди о всеобщей любви и братстве в лоне христианской церкви, чтобы ещё и теперь тратить время и силы на сугубо риторическое, абстрактное сострадание подобного рода.

Разумеется, это сравнение Джейн с моим отцом несправедливо. Она не читала проповеди, наоборот, из неё всё это словно клещами приходилось вытягивать; и она гораздо яснее, чем когда-либо он, осознавала разницу между символом веры и действием, doxa и praxis.304 Но её, точно так же, как меня, сформировала антипатия. Мой отец толковал о любви, но редко оказывался способен проявить это чувство на деле; её родители вообще любви не проявляли. А если говорить о женском участии, её случай оказался гораздо тяжелее. Я не мог обвинить мать, которой никогда не знал, в отсутствии любви ко мне. Но отношение матери к Джейн тенью лежало на всей её жизни, вплоть до последнего времени: эта женщина так никогда и не сумела выбраться из плена суетных и хорошо обеспеченных 1920-х — годов собственной юности.

Эти мои слова теперь потребовали гораздо больше времени, чем тогдашние мысли… или чувства — потому что к такому заключению я пришёл скорее путём интуитивного прозрения, чем сколько-нибудь сознательного размышления. И правда, то, что происходило в тот вечер, казалось странным, даже парадоксальным: я чувствовал, что — несмотря на все внешние различия, к которым ещё надо было привыкнуть после всех лет, что нас разъединяли, на изменения в поведении, внешности, взглядах, на отсутствие былого влечения друг к другу, на все многочисленные обстоятельства, сделавшие нас чужими, — несмотря на всё это, я, пожалуй, видел её теперь яснее, чем когда бы то ни было раньше. Тщеславие тоже сыграло свою роль: это был один из тех редких моментов, когда соглашаешься объяснить возросшую глубину понимания (в противоположность предубеждённости) тем, что повзрослел. Я ощущал что-то вроде ироничной нежности времени, заботливого движения его колёс: ведь оно снова свело нас вместе в этой тишине, в этом молчании; и хотя вряд ли сейчас её связывало со мной родственное — сестринское — чувство, в ней всё-таки жило воспоминание о нём. И конечно, призрак плотской близости с ней, единственный момент познания, слияния с этой женщиной всё ещё чуть заметно витал здесь, в комнате, точно так же, как призраки Ридов никогда не покидали дом, у очага которого мы с Джейн сидели. Но я знал — то, что Джейн была здесь, каким-то образом отвечало глубочайшей потребности моей души в соотнесении реальных и вымышленных событий внутри не покидавшей моих мыслей конструкции; соединяло воедино реальность и вымысел; оправдывало и то и другое.

Мы молчали. Каждый ушёл в себя.

Я допил свой бокал и нарушил молчание, угадав, куда унеслась мыслями Джейн.

— Если бы я был врачом, думаю, я рекомендовал бы тебе что-нибудь весьма традиционное и простое. Отдых, например.

— Именно это и говорит мой настоящий врач. Боюсь, просто из стремления отделаться от трудной пациентки — хоть на несколько недель. Бедняга.

— Она знает?..

— О нас с Энтони? Да. Она сама в разводе. За эти годы мы с ней очень сблизились. Стали настоящими друзьями. Она теперь крупный специалист по несчастным жёнам Северного Оксфорда.

— Она слишком близка тебе, чтобы прислушиваться к её советам?

Джейн пожала плечами:

— Уверена — совет прекрасный. Сам по себе. — Она поморщилась. — Если бы только он так сильно не смахивал на первую главу любой повести из женского журнала. Одинокая героиня ищет утешителя на ближайшем горно-лыжном курорте.

— Какой цинизм!

— Просто трусость, Дэн. Не думаю, что в данный момент способна решиться на что-нибудь такое.

Я ждал, внимательно за ней наблюдая; колебался; потом, как и она, стал вглядываться в огонь.

— Мне пришла в голову дикая мысль, Джейн. Только что. Совершенно безумная, по правде говоря. Можешь выслушать?

— А я-то думала, что у меня монополия на дикие мысли.

— Не скажи. — Я поднялся на ноги. — Дай-ка выпью для храбрости. Ты присоединишься?

Она покачала головой. Я отошёл к шкафчику с напитками и заговорил оттуда:

— Мне надо на несколько дней поехать в Египет. Очень скоро. Из-за сценария. В Каир, оттуда — в Асуан. У них там можно купить замечательное путешествие вниз по Нилу. Из Луксора. На неделю. — Я обернулся и улыбнулся ей. — Почему бы тебе не поехать со мной? — С минуту она смотрела на меня молча, словно не веря, что я всерьёз. — Из самых чистых — во всех смыслах этого слова — побуждений. По старой дружбе.

Она вздохнула:

— Дэн, я никак не смогу. Я не хотела бы…

Я долил виски водой.

— Почему?

Она спустила ноги на пол, наклонилась вперёд, сжала руки.

— Потому что… По тысяче причин.

— Ты ведь там не была?

— Нет.

— Просто посидишь на солнышке на палубе симпатичной старой посудины. Посмотришь достопримечательности, если захочешь. Отдохнёшь. Почитаешь. Я большую часть времени буду писать и встречаться с людьми.

— Звучит божественно. Но я…

— Всего десять дней. — Джейн немедленно укрылась за привычной маской: лицо её приняло полупечальное, полуироническое выражение, с каким терпеливые мамаши выслушивают невероятные идеи своих отпрысков. Я вернулся к камину. — Я когда-то уже совершил такое путешествие — с Андреа. Замечательный отдых: расслабляет, успокаивает. А климат в это время года — просто мечта. — Я встал спиной к огню. — Авиабилеты со скидкой. Да ещё и драгоман305 бесплатный. Таких условий в жизни не дождёшься.

— Я правда не смогу, Дэн. Честно.

— Но ты же только что сама сказала…

— Не принимай слишком буквально.

— Ну приведи хотя бы одну из той тысячи причин.

— Дети. — Она пожала плечами. — И всё вообще.

— А можно, я позвоню Роз — узнать, что она думает?

— Я более или менее уже пообещала поехать во Флоренцию, повидать Энн.

— Что может быть проще? Сделаешь пересадку в Риме на обратном пути.

Это географически здравое соображение на миг поколебало её сопротивление или хотя бы заставило искать более убедительные аргументы.

— Все решат, что я сошла с ума.

Я улыбнулся:

— Кое-кто уже так и решил.

— Я буду чувствовать, что просто бегу от проблем.

— Вот это действительно безумие. Ты заслужила отдых. — Она сложила руки на коленях, сидела сгорбившись, наклонившись вперёд, глядя на мои ботинки. — Что ты говорила мне в Оксфорде? О том, как много мы теряем, прячась за собственный возраст?