Оборотни - Стивен Джонс

Стюарт разозлился. Отсиживаясь на заднем сиденье, он не многое узнает, когда захватывающие события происходят снаружи. И в то же время он не был уверен, так ли сильно ему хочется знать, что произошло в гараже.

Копы осматривали задетый фургоном капот. Они оживленно переговаривались, может, даже спорили, но Стюарт не умел читать по губам. Он взглянул на гараж. Тот был ярко освещен, и желтый свет заливал двор. На желтом фоне виднелись красные струйки, и он понял, что дело дрянь. Зная, что еще пожалеет об этом, он открыл дверь и вылез из машины.

Я родился в дне пути, как тогда измеряли расстояния, от Эль Пуэбло де Нуэстра Сеньора де ла Рэйна де лос Анджелес де Рио Порциункуло.[120] Моя мать была индианка, отец — иезуит. Женаты они, разумеется, не были. Подобные вещи происходили сплошь и рядом и казались в порядке вещей в нашем забытом богом и людьми уголке империи.

Мой отец окрестил меня Диего и в конце концов, правда нехотя, дал мне свою фамилию. Мать называла меня Лис, в честь своего тотемного зверя. Возможно, вы слышали обо мне под именем, являющимся испанским переводом моего индейского прозвища, Зорро.

Это было в 1805 году; за пять лет до Грито де Долорес, когда отец Идальго-и-Костилья[121] призвал к восстанию против испанцев; за шестнадцать лет до конца владычества Мадрида над Мексикой; за сорок три года до того, как по договору Гуадалупе-Идальго[122] Калифорния отошла к Соединенным Штатам; за сорок пять лет до обретения этой территорией статуса штата…

Даже просто проживи я отмеренные мне годы, выпавших на мою долю событий любому хватило бы с лихвой. Но случилось так, что мы — история и я — так сплелись воедино, что стали неотделимы друг от друга.

Моя история не повесть, как рассказывают ее англосы,[123] — это корридо,[124] песня. Давно перестало иметь значение, что в ней правда, а что нет. С самого начала я был легендой в той же мере, что и живым существом. Зачастую я и сам терял себя внутри этой легенды.

Иногда я — Диего, скрывающийся под маской Лиса; порой я — Лис, таящийся внутри Диего. И в этом правы ваши глупые фильмы. Больше, пожалуй, ни в чем.

Я был рожден если не испанцем, то латиноамериканцем, а умру если не англо, то американцем. В преданиях меня представляют одним из рико,[125] который с напыщенным видом слоняется вокруг гасиенды[126] в нелепых, пышных, расшитых одеждах, скачет по возделанным пеонами[127] землям на чистокровном кастильском жеребце да изящно дерется на дуэлях толедским клинком. Такие мужчины встречались реже, чем хотелось бы рассказчикам, и их нечасто доводилось увидеть. Я был из побре,[128] из тысячи тех безымянных, кто рождался, всю жизнь копался в земле, и если не умирал от голода, побоев, насилия, то тихо сходил в свою красную глинистую землю.

От рико остались имена (их и доныне носят улицы этого города), но побре исчезали с лица земли, не оставив после себя даже памяти.

Кроме меня.

Старец изменил меня. Я понял это в тот же миг, как он в последний раз коснулся моей руки, и это было подобно удару молнии. Я подумал, что умер, но остаюсь в своем теле, как в западне. Я ощущал тяжесть своих рук и ног, но не мог заставить их двигаться. Потом я понял, что тело мое просто обрело непривычную форму. Немного сконцентрировавшись, я смог двигаться.

Я стал другим.

С раннего детства я гнул спину на полевых работах, руки мои сражались с землей и камнем. Боль стала такой же частью моего тела, как привкус слюны во рту. Теперь боль исчезла. Впервые я получал удовольствие от движения. Даже просто поднести руку к лицу доставляло мне радость.

На фоне неба я увидел свою руку с длинными пальцами и острыми когтями. Она была темной и покрыта редкой шерстью. Кости указательного пальца горели от боли. Мой палец удлинялся, суставы хрустели. Посмотри, у меня указательные пальцы такой же длины, как средние. Это часть той старой истории.

Я больше не чувствовал ночного холода. Одежда на мне где-то стала тесной, где-то болталась, и она нестерпимо мешала мне. Я взглянул на полную луну и увидел не привычный серебряный диск, но светящийся шар, сияющий ярче солнца, переливающийся всеми цветами радуги.

Оглядевшись, я заметил, что тьма рассеялась. Каждый камень, каждая травинка были видны отчетливо, словно при застывшей вспышке молнии. Яркие движущиеся фигурки оказались разными животными. Я видел всякое движение не хуже, чем цвет, и сумел заметить серого кролика, который днем, должно быть, прятался в невысоких кустах такого же цвета.

Я разорвал на себе рубаху, моя густая шерсть поднялась дыбом, когда ночной воздух коснулся загрубевшей кожи, и погнался за кроликом. Зверек двигался медленно, как грязевой поток, я же был быстр, как ястреб.

Быстр, как лиса.

Кроличья кровь была точно перец, опаливший мне язык, точно сок пейотля,[129] воспламенивший мой мозг. Мои мощные челюсти с рядами острых зубов способны были разгрызать кости; рот был достаточно велик, чтобы покончить с этим кроликом в три глотка.

Меня захлестнул океан образов, и запахов, и вкусов. Я был затерян в новом мире. Я мог стоять, распрямив спину, как никогда не мог днем, и мог быстро бежать на четырех лапах, высекая когтями искры из камня.

Старец лежал в лунном свете — высохшее тело, конечности как черные палки. Индеец, который, как сказала моя мать, принадлежал Народу, Жившему До Нашего Народа. Казалось, он уже был похоронен в пустыне и целую вечность спустя выкопан из земли. Кожа на его лице превратилась в пергамент. Хотя он был мертв всего несколько мгновений, выглядел он так, будто жизнь покинула его много сотен лет назад.

Когда он умер, что-то перешло от этого уставшего старика ко мне. Я, Диего, бежал под луной и сражался с другим зверьем за добычу. Скоро я стану сражаться со зверьем за мой народ.

Тонкий голубой дымок гипнотизирующе вился под фонарями. Густой запах обжигал ноздри Стюарта и глаза, словно слезоточивый газ.

Педантичный редактор из «Реал Пресс» не велел ему употреблять название «бездымный порох» (это вещество вышло из обихода), но не смог предложить взамен другого, более современного названия для того непередаваемого запаха, которым воняют выстрелившие ружья. Это было нечто, чего Стюарт никогда не нюхал прежде, это уж наверняка.

В гараже оказалось полным-полно людей. Не было даже ни малейших сомнений насчет того, что все они мертвы. Дальняя стена вся была в щербинах от пуль и в ярких брызгах крови. У стены в ряд лежали молодые мужчины, безвольно разбросав руки и ноги, уронив на грудь головы с изумленным выражением на лицах. Именно так обычно предлагал решать трудовые споры папаша Стюарта — их поставили к стенке и расстреляли.

Естественно, Стюарт тут же сложился пополам и исторг из себя пончики с кофе. В подобных случаях его желудок бывал весьма предсказуем.

Когда Гарсиа и Скочмен нашли его, он стоял на коленях и кашлял над лужицей полупереваренной пищи. С уголков его рта свисали струйки прозрачной горькой слюны. Голова кружилась.

Скочмен присвистнул, Гарсиа выругался.

Стюарт закрыл глаза, но его мысленный фотоаппарат продолжал выдавать моментальные снимки. Окровавленные дыры на ярких куртках, развороченное и сочащееся кровью их мясистое содержимое. Кровавые мазки крест-накрест, будто пальмовые ветви на бетонном полу. Один из людей, совсем мальчишка, висел на цепях, и не просто по пояс голый, но и почти без мышц, до самых костей.

— Этого идиота обрабатывали отдельно, — заметил Скочмен.

Висящий в цепях парень был пухлым; с его освежеванного туловища свисали складки жира. В Стюарте веса было примерно на полстоуна[130] меньше, чем в нем.

Его желудок снова вывернулся наизнанку, но внутри уже ничего не осталось.

— Стью, приятель, — сказал Гарсиа беззлобно, — утрись.

Стюарт нашел носовой платок и вытер мокрое лицо. Потом, облизывая губы, попытался избавиться от отвратительного привкуса во рту.

Теперь, когда его перестало тошнить, пришло время испугаться.

Когда он открыл глаза, все было уже не так плохо. Он сказал себе, что это просто спецэффекты. В кино он видел и похуже.

Руки висящего мальчишки были вывернуты кверху, наверное, выбиты в плечевых суставах, судя по натянутым сухожилиям, и прикованы к цепи над его головой. Запястья были скреплены вместе, словно банки с пивом, неразъемными пластиковыми наручниками. Кто бы ни сотворил с ним это, они знали, что делают.

Скочмен шепотом докладывал в мини-рацию, мельком взглядывая на каждого из мертвецов. Он упомянул, что всем юнцам был сделан контрольный выстрел в голову. Вот откуда такое месиво. Гарсиа рыскал вокруг. Он нашел кое-что из автоинструмента и целый набор каких-то химикатов.