Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

Сидя на ковре, Домба посмотрел по сторонам. Рядом Алпату завершает молитву.

– Эх, беда, беда! – как бы про себя вымолвил Домба. – Как я их тяжело зарабатывал, а они… Просто ужас!

– Хьарам*, – прошептала Алпату, но тяжелый на одно ухо Домба не услышал.

…Много повидавший, не раз битый судьбой Домба думал над новой жизненной стратегией: решил перейти на новое поприще, бо-лее соответствующее его возрасту и здоровью, и не менее значимое и уважаемое. Отныне он займется нравственным, духовным воспитани-ем общества, а не спаиванием его. Дойти до души каждого, помочь человеку, облегчить его страдания и утешить можно не только спиртным, но и ласковым, своевременно сказанным словом, ниспос-ланным нам Всевышним, проводником которого впредь станет Домба Докуев. Теперь это его предназначение, его долг перед людьми!

– Таких банальных, мещанских традиций, как медовый месяц, у нас не будет, – заявила Марина в первый же вечер по приезде в Мо-скву. – Наша любовь и добрые отношения должны быть перманент-ные, и с каждым днем все более углубленные и не нежные… Да, ми-лый?

Супруг ничего не ответил, он в поте лица занимался многочис-ленным багажом жены, привезенным из Грозного. Жить они стали в той же квартире Марины, в центре Москвы: довольно просторной, меблированной, чистой. Из трех комнат снимали две – спальню и ка-бинет, в третьей жила бабуля с собакой.

С первого дня Букаева начала приучать супруга к столичной жизни. Объявила, что интеллигентная Москва просыпается, в лучшем случае, в десять часов, а то и в полдень. Это связано с тем, что все частные вопросы решаются в основном вечером, а позже, ночью, идут телефонные переговоры со знакомыми и клиентурой; ну и надо перед сном что-нибудь существенное по «телеку» или «видеку» по-смотреть.

Однако буквально на следующий день она выяснила две исти-ны: во-первых, она – никчемный педагог или ее воспитанник – без-дарь; во-вторых, она совсем не мазохистка и категорически против насилия, особенно со стороны законного супруга.

В полдень, когда Арзо пошел прогуляться, она позвонила в Грозный.

– Мама! – с рыданиями, прерывистый у нее голос. – Он просто дикарь! Сегодня ни свет ни заря вскочил, бегает по комнате. Потом заставил и меня встать, говорит, что я должна на час раньше него вставать, чтобы все было чисто, поесть готово и прочее…

– Так сказала бы, что ты беременна! – кричит мать. – Как ему не стыдно? Только женились, и на тебе…

– Сказала, – всхлипывает еще сильнее дочь, чувствуя поддерж-ку матери, – так он говорит, что его мать пятерых родила, и при этом от зари до зари пахала… А его, самого старшего, и вовсе в поле роди-ла во время прополки сахарной свеклы.

– Ха-ха-ха… А ты что?

– А я говорю, то, что твоя мать необразованна и темна – видно, а вот знала бы я, что ты в поле рожден – за тебя не вышла бы. Он молчит, смотрит на меня непонятно, а мне смешно стало, я предста-вила все, ну и сказала, а может, там же в кустах она его и зачала? – сильный плач.

– Ну и что?… Не томи, продолжай.

– Он меня избил… Жестоко бил, мама! У меня все болит…

– Да как он посмел? Дрянь! Паршивец! Беременную женщину? В первый же день…

– Мам, – перебивает дочь, – в том-то и дело, что я не беремен-на.

– Что-о-о? Так ты и мне врала? Вот это да?!

– Мне показалось…

– Ладно… Дай я подумаю… Сама тебе перезвоню.

Не прошло и получаса, как Марха вышла на связь.

– Марина. Я только что звонила Сорокиной, она тебе подыгра-ет. Пока он не вернулся, выходи на улицу и на такси к ней, в больни-цу, прямо в приемное отделение. Тебя положат на пару дней для профилактики. Муженьку ничего не говори, записки не оставляй, пусть помучается, не зная, где ты, а я вечером ему сама позвоню – скажу где ты, объясню, что от его варварства – выкидыш, а ты сама – на грани жизни и смерти. Поняла?… Теперь главное, чтобы он капи-талец свой истратил, и у нас в долг просил. Пока ты не родишь одно-го-двух детей, он должен быть вечно бедным, но сытым… Позвони ему только завтра, попозже, ночью. Деньги за лечение проси, да не жалей. Мы его скрутим в бараний рог, да так, что он не только бить, дышать на тебя не посмеет. Ну, давай, пошевеливайся. Смотри, до завтрашней ночи не звони ему, а позвонишь, как говорить, сама зна-ешь… С упреком, с щелчком, а потом прости, поплачь от потери об-щего наследства… Поняла? Дура! И больше мне хоть не ври…

После выписки из больницы супружеская жизнь наладилась. Единственно, чего не позволил муж Марине, так это заниматься в Москве адвокатской практикой, ему претили звонки незнакомых мужчин и женщин даже в полночь. В этом Марина, хоть и нехотя, подчинилась ему, тем более, что и теща поддержала любимого един-ственного зятя в этом вопросе.

Через месяц молодожены вернулись в Грозный, где должна бы-ла состояться процедура официального знакомства Арзо с родствен-никами жены. Этот ритуал требует значительных затрат от обеих сторон на подарки и организацию щедрого застолья.

У Букаевых интригой этого торжества было не то, что впервые зять навещает дом жены, а то, явится ли специально приглашенный Ясуев с супругой. На радость родителей Марины, важная супруже-ская чета явилась, и не просто явилась, а в сопровождении целой сви-ты, в которую входил и Албаст Докуев.

По ритуалу, молодой зять должен вести себя очень сдержанно, по возможности не болтать, стоять в углу, словом вести себя подо-бающе вежливо, корректно, и даже обязан терпеть некоторые шуточ-ки и колкости в свой адрес.

Албаст не преминул воспользоваться такой возможностью. Слегка выпивший, слащаво улыбаясь, он подошел к смиренно стоя-щему Самбиеву, по-свойски, небрежно ткнул его пальцем в живот.

– Тепленько устроился… Меня обгадил, а сам в Москву удрал? Смотри-ка, какой костюмчик приобрел? А туфли? Прибарахлился сын вечного должника Денсухара… Так ты помнишь, что вы еще по его долгам не расплатились? Расписки-то у меня… Так что ты мол-чишь? Раз такой случай, что встретились, – может, расскажешь, как меня подставил? – с каждой фразой Докуев все ближе и ближе скло-нялся к Самбиеву, и его слащавая улыбка постепенно трансформиро-валась в злую гримасу.

В этот вечер Арзо многое бы стерпел, но упоминание имени его отца Денсухара вывело его из колеи, он чувствовал, как изнутри вскипает, как забилось в учащенном ритме сердце и не стало хватать дыхания.

– Что ж ты покраснел? Аль совесть замучила? – продолжал Ал-баст. – Ничего, скоро ты у меня запляшешь, не так запоешь…

– Да пошел ты… – сквозь зубы прошипел Самбиев матерно.

– Что ты сказал? – отпрянул Докуев.

– Что слышал, – уже громче ответил виновник события.

Брови Докуева полезли на сморщенный лоб; залитые от алкого-ля кровью глаза расширились, часто заморгали. На наглость Самбие-ва он не знал как реагировать, только понимал, что дикий односель-чанин на что угодно горазд, и от невежества даже в такой ситуации может наломать дров.

– Хорошо, хорошо, – сузились губы Албаста, вздулся нос, мел-кая крапинка пота увлажнила лоб. – Ты еще у меня попляшешь, – стал отстраняться Докуев.

– А что откладывать? – сделал шаг навстречу Самбиев, он уже забыл, где он, и какую миссию выполняет. – Пойдем, выйдем да до-говорим, – жестко ухватил он запястье Албаста.

– Отпусти, отпусти, – все еще шипел Албаст.

– Где наш зять? Где зять? – закричали женщины в коридоре.

Самбиев не успел оглянуться, как его схватили несколько пар женских рук и повели на показ. Вначале завели к уважаемым гостям. Здесь тамадой сидел сам Ясуев; он вежливо спросил у зятя о житье-бытье, поблагодарил. Потом Арзо повели к женщинам, на пути стоя-ли дети, которым он должен был давать деньги. Все закрутилось так, что он позабыл об Албасте.

В церемонии нуц-вахар особая ответственность лежит на друге, сопровождающем зятя. Эту роль выполнял Дмитрий Россошанский, прибывший в отпуск к родителям. Он, как ближайший сосед Букае-вых и ныне гость из-за границы, пользовался особым статусом, и по-сему все обошлось без едких застольных острот. Постепенно меро-приятие превратилось в ритуальное чревоугодие, которое продолжа-лось до полуночи. После чего Дмитрий и Арзо спокойно перешли в свою квартиру.

Оставшись одни, друзья продолжили гулять.

– Да что ты такой озабоченный? – беспокоился Дмитрий. – Вы-пей побольше и расслабься, все позади.

Арзо пил, но расслабиться уже не мог. В этот вечер он понял, что у него все «не позади», а впереди. Докуевы что-то замышляют, и от них можно ждать любого коварства, а он, как назло, в Москве и не может хотя бы контролировать ситуацию. Страх за одиноко живу-щую мать, за Лорсу, обитающего в безлюдной пустыне, отягощал его душу, омрачал жизнь. Он хоть и выдавливал из себя улыбку праздно-сти, но глаза его были напряжены, они ожидали подвоха.

Остаток лета Арзо решил провести в Ники-Хита. Марина про-вела в селе всего две-три ночи. Теперь она действительно ожидала ребенка и говорила, что из-за этого у нее масса недомоганий, а посе-му ей лучше быть в городе рядом с мамой и врачами. Арзо этому не противился, даже рад был, он полностью погрузился в крестьянские дела: заготавливал к зиме сено и дрова, возился в огороде, частенько ходил в горы – там, на потомственной лесной делянке были посевы тыквы, фасоли, кукурузы.