Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка

Какое было зрелище, этот поток защитников башни! Баррикады стали своего рода центром притяжения, создали сообщество. За ними все были товарищами по оружию, независимо от происхождения, а регулярные поставки продуктов в башню сопровождались записками со словами поддержки. Робин ожидал нападения, а не солидарности, и не знал, что теперь делать. Это противоречило тому, что он привык ожидать от окружающих. Он боялся, что снова обретет надежду.

Однажды утром он обнаружил, что Эйбел оставил им подарок – перед дверью башни стоял фургон с матрасами, подушками и домоткаными одеялами. Наверху была пришпилена записка: «Это на время. Вернете, когда закончите».

Тем временем переводчики внутри башни всеми силами старались напугать Лондон последствиями длительной забастовки.

Серебро предоставляло лондонцам все современные удобства. В домах богачей оно производило лед в специальных аппаратах. Приводило в движение механизмы на пивоварнях, снабжающих лондонские пабы, и мельницах, производящих муку для горожан. Без серебра остановятся поезда на железных дорогах. Да и новые железные дороги не построить. Вода протухнет, воздух наполнится копотью. А когда остановятся прядильные и ткацкие станки, текстильная промышленность Британии перестанет существовать. Над страной нависла угроза голода, потому что серебро использовалось в плугах, сеялках, молотилках и дренажных трубах во всей сельской местности[114].

Эффект стал бы ощутим только через несколько месяцев. В Лондоне, Ливерпуле, Эдинбурге и Бирмингеме остались другие центры серебряных работ, где не самые блестящие таланты, не сумевшие получить после выпуска место в Вавилоне, зарабатывали на жизнь возней с пластинами, изобретенными своими более яркими коллегами. Эти центры смогут частично покрыть образовавшийся дефицит. Но не полностью, тем более что они не имели полноценного доступа к книгам с записями словесных пар.

– Думаете, они не вспомнят? – спросил Робин. – Хотя бы студенты, учившиеся у профессора Плейфера?

– Они же ученые, – ответила профессор Крафт. – А мы, ученые, озабочены только умственными задачами. Мы ничего не помним, если не записать в ежедневник и несколько раз не повторить. Джером постарается изо всех сил, хотя еще не оправился после ранения, но слишком многое утечет сквозь пальцы. Через несколько месяцев страна просто рассыплется на части.

– А экономика посыпется гораздо быстрее, – сказал Юсуф – он единственный из них хорошо знал, как функционируют банки и рынок. – Видите ли, за последнее десятилетие люди как безумные скупали акции железных дорог и других предприятий, использующих серебро. И уже начали считать, что вот-вот обогатятся. Что случится, когда они осознают, что их акции превратились в прах? Может, железные дороги остановятся только через несколько месяцев, но рынок рухнет через несколько недель.

Крах рынка. Звучало нелепо, но завораживающе. Могут ли они победить, угрожая крахом фондового рынка и неизбежным банкротством банков?

Разве это не ключ к успеху? Нужно напугать богатых и влиятельных. Конечно, забастовка непропорционально сильно повлияет на бедных – тех, кто живет в самых грязных и пере- населенных районах Лондона, кто не может просто собрать вещи и сбежать в сельскую местность, когда воздух почернеет, а вода завоняет. Но, с другой стороны, дефицит серебра болезненно ударит по тем, кто больше всех выигрывает от новых технологий.

Первыми пострадают новейшие здания – частные клубы, танцевальные залы, недавно отремонтированные театры. Лондонские трущобы построены из обычного дерева, их фундаменты не усилены серебром, чтобы могли выдержать больший вес, чем обычные материалы. С Вавилоном постоянно сотрудничал архитектор Огастес Пьюджин, он использовал много серебра в своих последних проектах – Скарисбрик-холле в Ланкашире, реконструкции парка Альтон-Тауэрс и, что самое примечательное, в Вестминстерском дворце, который он перестраивал после пожара 1834 года. Судя по записям, в конце года все эти здания рухнут, если не провести техобслуживание. А могут и раньше, если убрать соответствующие резонансные стержни.

Как поведут себя лондонские богачи, если у них выбьют почву из-под ног?

Забастовщики честно и громко обо всем предупредили. Писали листовки, которые Эйбел передавал своим товарищам в Лондоне. «Ваши дороги рассыплются. Водопровод пересохнет. Фонари потухнут, пища сгниет, а корабли затонут. Так будет, если вы не выберете мир».

– Это как десять казней египетских, – заметила Виктуар.

Робин много лет не открывал Библию.

– Десять казней?

– Моисей попросил фараона отпустить его народ, – объяснила Виктуар. – Но сердце фараона невозможно было смягчить, и он отказал. Тогда Бог наслал на земли фараона десять бедствий. Превратил воды Нила в кровь. Устроил нашествие саранчи, жаб и мор скота. Он погрузил Египет во тьму, чтобы фараон понял его силу.

– И фараон их отпустил? – спросил Робин.

– Да. Но только после десятого бедствия. Когда он оплакивал смерть своего старшего сына.

Порой эффект от забастовки менялся на противоположный. Например, на одну ночь снова зажигались фонари, или становились ровнее дороги, или распространялись слухи о том, что в некоторых районах Лондона можно купить серебряные пластины по безумной цене. Иногда предсказанные в записях катастрофы и вовсе не происходили.

Ничего странного в этом не было. Покинувшие башню профессора – де Вриз, Хардинг, а также научные сотрудники и аспиранты перебрались в Лондон и основали общество по противодействию забастовке. Страну сотрясало невидимое сражение слов и значений, ее судьба висела на волоске, протянутом между центром и впавшими в отчаяние бедствующими окраинами.

Забастовщиков это не беспокоило. Изгнанники не могли победить, для этого им не хватало ресурсов башни. Они могли хоть землю есть, но не в их силах были помешать течь реке, прорывая плотину.

– Как неприятно обнаружить, насколько все полагались на Оксфорд, – заметила Виктуар за вечерним чаем. – Казалось бы, не стоило складывать все яйца в одну корзину.

– Да, это удивительно, – согласился профессор Чакраварти. – Вроде бы дополнительные центры перевода существуют именно для того, чтобы не допустить такого рода кризис. Кембридж, к примеру, много лет пытался создать конкурирующую программу. Но Оксфорд не желал делиться ресурсами.

– Из-за их нехватки? – уточнил Робин.

– Из-за скупости и ревности, – ответила профессор Крафт. – Дефицита серебра мы никогда не испытывали[115]. Мы просто не любим профессоров Кембриджа. Мелкие назойливые выскочки, считающие, будто могут обойтись собственными силами.

– Никто не поедет в Кембридж, если может найти работу здесь, – сказал профессор Чакраварти. – Печально.

Робин бросил на него удивленный взгляд.

– Хотите сказать, что страна развалится из-за склок ученых?

– Ну да. – Профессор Крафт поднесла к губам чашку. – Это же Оксфорд, чего вы ожидали?

И все же парламент отказывался идти на переговоры. Каждый вечер министерство иностранных дел присылало одну и ту же телеграмму, всегда изложенную в приказном тоне: «прекратите забастовку немедленно». Через неделю в телеграммах перестала упоминаться амнистия. А потом начались угрозы: «прекратите забастовку немедленно тчк или войска возьмут башню штурмом».

Очень скоро последствия забастовки стали катастрофическими[116]. Одной из главных проблем оказались дороги. В Оксфорде, а в большей степени в Лондоне, городские власти столкнулись с серьезными трудностями – как управлять потоком повозок, лошадей, пешеходов, дилижансов, кебов и фургонов без заторов и аварий? Серебряные пластины препятствовали образованию заторов, укрепляли деревянные мостовые, регулировали движение на перекрестках, поддерживали ворота и мосты, обеспечивали экипажам плавные повороты, пополняли запасы воды в насосах для борьбы с пылью и делали лошадей послушными. Без Вавилона все эти приспособления стали выходить из строя одно за другим, и в результате погибли десятки человек.