Стальные гробы - Герберт Вернер

В 01.07 прибыл поезд. Фред и я поспешили на платформу, чтобы затеряться в потоке пассажиров, садившихся в переполненный вагон. Когда поезд покинул Ле-Ман, мы присоединились к пассажирам, растянувшимся на полу и притворившимся спящими в надежде, что кондуктор не потребует у них билетов. Однако во время появления кондуктора, выкрикивавшего: «Ваши билеты, мадам и месье», Фред вскочил на ноги и побежал в конец поезда. Между тем кондуктор не побеспокоил меня и остальных. Я долго ждал возвращения Фреда, но так и не дождался.

Поезд прибыл на вокзал Монпарнас в Париже чудесным утром 1 сентября 1945 года. Я одиноко стоял среди обтекающей меня толпы пассажиров, высматривая Фреда. Его не было, а бесполезное ожидание стоило мне свободы. Дежурный по вокзалу попросил меня показать свой билет. Пока я сочинял историю с похищенным багажом, появились два жандарма, бросавшие на меня подозрительные взгляды. Я бросился бежать по улицам Парижа. Но мои натертые после побега из лагеря ноги подвели. После непродолжительного преследования я был схвачен полицейскими и прохожими. Не желая, чтобы меня считали вором, я признался, что бежал из лагеря военнопленных. В результате меня раздели и посадили в глухую камеру.

Очень скоро в полицейском участке появился капрал. Он позволил мне надеть одежду, но не туфли. Затем повел меня в наручниках по улицам Монпарнаса, подгоняя дулом револьвера. На метро мы добрались до Северного вокзала. Меня повезли поездом по солнечной сельской местности до Кормей-де-Паризи и, наконец, доставили пешком в мрачную крепость под названием форт Кормей.

Новые обыски и допросы. Я отказывался разговаривать с кем-либо, кроме офицера. В результате был брошен в темную камеру. Пошарил в темноте, нашел охапку сена и заснул на ней мертвым сном.

Позже меня разбудили два охранника и вывели из камеры. Они повели меня по коридору, где пахло как в морге, вверх по лестнице и привели в кабинет. Там сержант-эльзасец предложил мне сделку: полное признание за стакан воды. Я понуро согласился. Но сержант, разумеется, услышал от меня не то, что хотел. С большим удовольствием он напомнил мне о наказании, которое меня ожидает за ложные показания, – бессрочная одиночная камера со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако, сказал он, есть выход: офицеры моей квалификации требовались для службы во французском Иностранном легионе. Если бы я согласился стать добровольцем, то оказался бы на свободе через четыре недели и наслаждался пищей и вином легионеров, а также искусными в любви девицами из борделя в Сиди-бель-Аббес. Я сказал, что не тот, кто ему нужен. Сержант зловеще улыбнулся и заметил, что у меня будет достаточно времени для пересмотра своего поспешного решения. Вскоре дверь в камеру снова захлопнулась за мной.

В кромешной тьме меня мучил голод. И все же тьма меня устраивала. Она скрывала мой собственный убогий вид и насекомых-паразитов, населявших камеру. Долгое время находился в глубоком трансе. Как наваждение, звучал совет сержанта пересмотреть мое решение. Наконец я решил уступить ему, потому что выхода из этого каменного форта не было. Пусть меня пошлют куда угодно, только бы там была малейшая возможность для побега.

Когда охранники вывели меня из камеры и привели к сержанту, я выдавил из себя задыхаясь:

– Иду на службу.

Он снова зловеще улыбнулся и приказал солдату принести мне поесть. Подкрепившись гуляшом с хлебом и кофе, я подписал контракт. Мне был обещан быстрый перевод в другое место для восстановления сил. Однако отъезд задержал острый приступ дизентерии, уложивший меня в госпиталь форта. Несколько дней я цеплялся за жизнь и неожиданно выздоровел. 28 сентября мне отдали мои пожитки, а также поношенную коричневую форму Немецкой трудовой службы, по которой меня опознали бы как военнопленного, если бы я попытался снова убежать. Приветливый капрал сопровождал меня в обратной поездке в Париж, а оттуда в лагерь близ Ле-Мана.

Как легионер-новобранец, я не располагал свободой. Фактически мое положение было еще хуже, чем раньше. Я все еще оставался узником лагеря строгого режима для военнопленных. К тому же комендант лагеря предупредил меня, что, если я вздумаю снова убежать, то попаду под суд военного трибунала и буду расстрелян как дезертир из легиона. Кроме того, я был ослаблен перенесенными испытаниями и потерял в весе почти 15 килограммов.

1 октября меня выпустили из времянки и перевели в офицерский барак, располагавшийся в середине лагеря. Здесь я нашел нескольких приятелей – узников лагеря в Ла-Флеше. Они были переведены сюда, чтобы не сбежали. Считалось, что из этого лагеря убежать невозможно. В тот же вечер я стал искать способы вырваться на свободу. Поиски дали неутешительные результаты. Лагерь был обнесен высоким забором, опутанным сверху колючей проволокой. Его охраняли бдительные стражники. Каждый день я тратил много времени на изучение распорядка дня часовых в пулеметных гнездах, охранников, патрулировавших двойной забор, который отделял наш барак от жилого комплекса французов. По ночам я настойчиво искал лазейки в ограждении лагеря. Однако все было тщетно. Мое отчаяние усиливалось по мере того, как приближался день отъезда в расположение легиона.

13 октября моя счастливая звезда вновь засияла. Я получил посылку от Международного Красного Креста, под попечение которого попал, когда лежал в госпитале форта Кормей. Посылка состояла из сыра, сухого печенья, консервов и, что ценнее всего, четырех пачек американских сигарет и упаковки табака! Теперь я стал богачом, получил возможность выторговать кое-что из гражданской одежды, в которой нуждался. Через два дня подвернулось нечто, еще более ценное. Когда я находился в лагерном лазарете, юный студент-медик, помогавший лечить узников, спросил, нет ли у меня чего-нибудь для продажи. Я предложил ему свои наручные часы. Студент сказал, что выручит за них 1000 франков, и, к моему величайшему изумлению, на следующий вечер после ужина вручил мне эту сумму. Ее было достаточно, чтобы купить билет до Германии и покупать какую-нибудь еду.

Пока я старательно выторговывал одежду для возвращения домой, у меня сложился план побега. Мои солагерники оказались весьма падкими на американские сигареты. За 6 штук из них я приобрел кожаную сумку, куда мог сложить свои скромные пожитки. Пальто голубого цвета стоило мне 10 сигарет, а шляпа и рубашка – всего лишь трех. Больше всего я потратился на безукоризненный синий костюм, принадлежавший узнику Хорсту Бен-деру, которому я доверял настолько, что попросил его помощи в ночь побега. Его костюм обошелся мне в 20 сигарет плюс предательская коричневая форма Немецкой трудовой службы. Последнее, в чем я нуждался, были металлические крюки для подвешивания разделанных туш скота. Я приобрел их за 10 сигарет у молодого узника, работавшего в местном магазине, под тем предлогом, что собираюсь смастерить себе вешалку для одежды. В действительности я намеревался использовать крюки для преодоления ограждения лагеря в затемненном пространстве между кухней и сторожевой башней. Я обдумывал план побега снова и снова, решив, что лучше умереть, чем быть схваченным еще раз. Решил совершить побег 27 октября в 22.00 перед восходом луны.