Имаго - Юрий Никитин

Мы двинулись гуськом во главе с Шершнем на лестничную площадку. На дверях квартиры Бабурина – огромная надпись «Спартак» – чемпион!», эмблема футбольного клуба «Спартак», даже дверная ручка сделана по индивидуальному заказу: набалдашник в виде золотого футбольного мяча, можно рассмотреть написанные мелкой вязью фамилии самых великих футболистов, игравших от первых дней клуба и до сегодняшнего дня.

Сама дверь выглядит так, словно ведет в музей. И замки в двери проворачивались мощные, слышно было, как между толстыми стальными листами ползет толстый, как удав, засов усиленного и модернизированного замка. Шершень сделал пять оборотов, а потом еще четыре – с другим замком.

Дверь распахнулась, мы оказались в прихожей, что побольше моей гостиной. Стены в плакатах, везде «Спартак» – герой, футболисты – просто супермены, ноги – как у динозавров, на полочках кубки, призы, награды…

Лютовой, оттеснив Шершня, сразу метнулся в большую комнату. Центральное место занимает, конечно, телевизор. Огромный, роскошный, плазменный, с подключением к Инету, навороченный… Липкой лентой прямо посреди экрана приклеен листок бумаги.

Лютовой остановился, молчал. Шершень прочел громко:

«Да пошли вы все… Я – человек, а не переносчик! Что там по «ящику»?»

Я отыскал пульт, нажал первую кнопку. Вспыхнуло изображение, весь экран заволокло дымом. Изображение настолько чистое, яркое, что я ощутил на губах привкус гари. Столбы огня рвутся за пределы экрана. Огня так много, словно Гастелло протаранил колонну бензовозов. Зазвучал взволнованный женский голос:

– …И пожарные пытаются пробиться на второй этаж левого крыла, что уцелел от взрыва… там все объято пламенем! Пока никто не может сказать о количестве жертв…

Камера дергалась, двигалась, скакала, словно оператора постоянно толкали под руки, или же он вслепую переступал через обломки. Лютовой присвистнул:

– Это же осиное гнездо!

Я узнал по соседним домам, что горит наполовину разрушенное посольство Юсы. Сердце стучало все чаще, рот пересох, а в груди нарастала боль. Бабурин, кто бы мог подумать… Это же что должно в тебе перевернуться, чтобы вот так…

Шершень перевел взгляд на бумагу, что держал в руке.

– Я – человек, а не переносчик…

– Да, – сказал тихо Лютовой, – теперь он точно… человек. Но какая муха его укусила?

Шершень кивнул в мою сторону.

– Вот та муха.

– Да, – ответил Лютовой, – эта муха бьет наповал. Я этого ждал, но когда случилось… глазам своим не верю.

– И я, – обронил Шершень.

Камера суетливо двигалась из стороны в сторону. Страшный красный дым поднимается к небу, словно горит нефтяной резервуар. Время от времени грохотали глухие взрывы. Из дыма и пламени с шипением и треском вылетали огненные стрелы, похожие на шутихи, выстреливались праздничные ракеты. Прибывшая милиция тут же начала спешно оттеснять народ от пожара. В городе все знают, что посольство кроме всего еще и мощнейший диверсионный центр, где оружия и боеприпасов собрано на целый полк коммандос. Уникальность центра в том, что он на территории противника, куда тот по каким-то смехотворным договорам не имеет права входить, хотя именно здесь подготавливают отряды диверсантов, что взрывают мосты, нефтепроводы, всячески ослабляя и без того нищую Россию. Здесь принимают наиболее видных колабов, награждают, вручают крупные денежные премии к медалям и званиям, инструктируют, как рушить Россию дальше… Отсюда дают указания, какой слух пустить в обращение, кого дискредитировать, о ком смолчать, кого начинать делать героем, «совестью нации», «лицом русской интеллигенции»…

Здесь бывал, и не раз, Бабурин как глава самой могущественной партии болельщиков, а с такими юсовцы считаются больше, чем с президентами. Хоть чужими, хоть своими. У него был свой пропуск, его знали в лицо, как насквозь в доску своего парня, и охрана, и служащие. Его любили, как «своего», понятного такого и простого, как они сами. А теперь вдруг он за одну ночь прошел линьку. Уже крылатым имаго посмотрел на сморщенную шкуру гусеницы, в которой жил, ползая по одному и тому же листку, и жрал, жрал, жрал…

Лютовой скривился, словно терпел боль, сказал сквозь зубы:

– Бабурин… Эх, Бабурин! Бравлин, помнишь, ты как-то сказал, что чернила ученого и кровь мученика имеют одинаковую ценность для неба?

Я возразил, защищаясь:

– Это не я сказал, а Мухаммад, создатель ислама. Читай Коран!..

– Неважно, кто сказал «а». Бабурин уверовал в иммортизм. Уверовал так, как может уверовать только вот такая цельная натура. Я вон все прикидываю так и эдак. А он принял, пошел и сделал для победы иммортизма все, что было ему доступно… на его уровне. Думаю, его канонизируют в числе первых святых… нет, мучеников новой веры. Его именем назовут школы, учебные центры, академии, а то и какой-нибудь научный городок с собственным ядерным реактором. Вот так и говори: переносчик жизни, переносчик жизни!.. Фигня это все. Он жил простым, даже простейшим, как инфузория-туфелька, а потом в один день стал сверхчеловеком. Это у зверей так не бывает, а человек бывает ниже и гаже всякого зверя, а потом р-р-р-аз! – и выше любого светоносного ангела…

Шершень прервал его неторопливый и невеселый монолог:

– Это просто линька. Говорю тебе, линька. Она предстоит многим… А многие уже из существа дочеловека, как живут все, перешли в стаз иморта! Черт, я несколько иначе себе это представлял… Тем более с Бабуриным.

– Как? – спросил Лютовой горько.

– Ну, иммортизм – это стремление к бессмертию. А Бабурин… он же и себя в клочья, и других!

Лютовой нахмурился, сказал неприятным железным голосом:

– Он – иморт. Кроме стремления к личному бессмертию, он стремился, чтобы к нему пришли все. А самое большое препятствие – это юсовцы! Юсовость. Он пошел и своей жизнью убрал одно из препятствий. Он погиб… ну и что? Его занесем в списки людей, обязательных к восстановлению.

Шершень развел руками:

– Занести занесем. Но как это реально?.. От него ни косточки, чтобы восстановить.

Они посмотрели на меня, я поморщился.

– Ребята, это невозможно сейчас. В данную минуту. Но сказали бы моему прадедушке, у которого я сиживал на коленях, что когда-то в будущем появится такая необыкновенная штука, как телевизор… Или что зимой сможем есть свежий виноград и груши!.. Так что гарантированно, что Бабурин однажды проснется в странном мире, ахнет и выбежит на улицу с криком: «А «Спартак», «Спартак» на каком месте?»

По экрану пошли другие картинки. Комментатор взволнованно кричал, внизу скользили буквы и цифры бегущей строки, что-то про сотню с небольшим убитых, огромные разрушения, шок, непонимание, из динамиков несся треск, грохот. Показали горящее здание, вернее – половинку здания, один остов, что медленно осел, скрылся в облаке взвившейся пыли.