Человек из пустыни - Елена Грушковская

Когда к Джиму вернулся дар речи, он, запинаясь, задал вопрос:

— И здесь… больше никто не… живёт?

— Нет, я живу один, — сказал Рэш. — Точнее, мы с Небби вдвоём. У меня никого нет, если ты об этом.

— А малыш… — начал Джим и осёкся, пронзённый догадкой.

Рэш склонил русую голову над ребёнком.

— Вскоре после того как ты год назад улетел с Флокара, меня начало знобить по ночам, — сказал он тихо. — Такое со мной приключилось в первый раз в жизни, так что я сначала подумал, что подцепил какую-нибудь хворь… — Рэш улыбнулся, с трогательным смущением опустил ресницы. — А когда пришёл к врачу, тот сказал: «Покупайте детскую кроватку». Вот так… До седьмого месяца я работал, а на остальные пять врач всё-таки отправил меня в отпуск. Но дома я не усидел: такую роскошь я себе позволить не могу.

— О, Рэш! — простонал Джим.

Он опустился на колени возле Рэша, не сводя туманящихся слезами глаз со спящего чуда. Круглые щёчки, милые пухлые складочки на ножках, пушистые тёмные ресницы, сжатый кулачок с малюсенькими пальчиками — это был самый лучший подарок Бездны, который Джим когда-либо получал. Новое небо раскинуло над его головой всю свою звёздную сокровищницу, в которой не было ни одного фальшивого бриллианта. Запутавшись пальцами в светлой копне волос Рэша, он целовал его глаза, ласковые морщинки возле их уголков, осыпал поцелуями щёки и лоб, а когда коснулся губ, они с готовностью раскрылись ему навстречу, тепло и крепко соединились с губами Джима, и Джим утонул в их нежности.

— Ты себе не представляешь, сколько я вытерпел от этих военных, пока ждал тебя в этом баре! Они вились вокруг меня роями.

— Ну, на такого, как ты, трудно не обратить внимания. Но ты, кажется, успешно давал отпор слишком назойливым. Ты просто молодчина.

— Рэш, родной мой, как же ты мог работать до седьмого месяца? Тебе следовало беречься!

— Ничего, всё обошлось благополучно — сам видишь, какой получился крепыш.

— Он просто чудо… Просто восхитительный! Такие щёчки! Надо думать, с аппетитом у него всё в порядке?

— О да, аппетит у него — будь здоров. Ты ещё не слышал, как восхитительно это чудо орёт! Голос — как заводская сирена.

— Дай мне его, Рэш… Я хочу подержать.

Когда Джим взял щекастое чудо на руки, оно открыло васильково-синие глаза, опушённые кукольными ресницами, и громко сказало «ауа», недовольное, по-видимому, тем, что его разбудили. Джим засмеялся и поцеловал своё нежданное чадо.

— Ох, сейчас заведёт арию, — прошептал Рэш.

Но малыш не заплакал, удивлённо разглядывая Джима, смешно тараща глазёнки и приоткрыв ротик. Он потянулся ручками к его волосам, уцепился за длинные локоны, спускающиеся из-за ушей, и сказал:

— А!

— Да, у папы нет таких волос, — ответил Рэш. — И у Оэна тоже нет.

— Рэш… — Джим дотронулся до мягких светлых волос создателя оазисов. — Ты на меня не сердишься за то, что меня так долго не было?

Рэш смотрел на него, прищурившись. Взяв у Джима малыша, он сказал:

— Сержусь ли я? Да я просто вне себя от возмущения. Ты сделал мне ребёнка и улетел, бросил меня одного, негодяй — в таком положении! А ведь мне нужно работать, чтобы прокормиться, и работа у меня не из лёгких, а иногда и опасная. И тут вдруг я узнаю, что у меня будет ребёнок. Хорошенькая ситуация! Как я должен работать, когда меня тошнит, знобит, коленки подкашиваются, всё из рук валится? А начальство скупердяйничает, не хочет дать мне прибавку к жалованью, и всё у них приходится выпрашивать, как милостыню!..

Джим слушал его, чуть живой и похолодевший, прижав руку к замирающему в груди сердцу. А Рэш вдруг, прервав свою гневную тираду, достал из тумбочки чёрный плоский квадратный футляр и протянул Джиму.

— Вот, взгляни. Что ты на это скажешь?

Открывая трясущимися руками футляр, Джим понятия не имел, что там могло быть. А там оказалась пара диадем и карточка, на которой было написано:

«Будь моим папой. Небби».

Когда Джим поднял недоуменный взгляд с диадем на Рэша, он увидел его смеющиеся глаза.

— Ну, так что ты на это скажешь? — ласково повторил Рэш свой вопрос.

Лейлора разбудил звонок. В трубке переговорного устройства он услышал бодрый голос отца:

— Лейлор, солнышко, просыпайся! Зайди ко мне в номер, пожалуйста. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

— Что, прямо сейчас? — зевнул Лейлор.

— Да, если можешь, то сейчас, — ответил отец. — Ну же, моя радость, просыпайся, уже утро! Умывайся и приходи, мы тебя ждём.

— Кто это — «мы»? — спросил Лейлор, ещё не вполне проснувшись.

— Увидишь, — загадочно сказал отец.

Лейлор был озадачен, и больше всего голосом отца. Уже давно он не звучал так весело и жизнерадостно, и Лейлора это приятно удивило. Встав и слегка размявшись, чтобы прогнать мурашки в пальцах руки и ноги, он вышел на балкон и подставил лицо солнцу, жмурясь. Ему самому теперь не верилось, что когда-то на него нашло чёрное затмение и он хотел отказаться от такой радости, как подставлять лицо солнечным лучам. Прогревшись на этом роскошном жарком солнце и подставив ему плечи, руки, спину и ноги, Лейлор плеснул себе в лицо пригоршню прохладной воды, оделся, причесался и с особым внутренним трепетом, гордостью и удовлетворением увенчал свой лоб диадемой. Ему нравилось каждое утро надевать её, думая при этом о Раданайте.

Войдя в номер отца, он сразу услышал громкий детский голосок. Это его удивило: откуда здесь было взяться ребёнку? В его душе всколыхнулось воспоминание об Ущелье Отчаяния и голоске, попросившем: «Отпустите моего папу», — и его охватило чувство тоскливого ужаса. Почти не чувствуя под собой ног, он прошёл в комнату и увидел отца, а также Рэша, у которого на животе в сумке-кенгуру сидел агукающий синеглазый и пухлощёкий карапузик. Покоритель пустыни был сегодня без своего головного платка, который, как оказалось, скрывал под собой прекрасную светло-русую шевелюру, очень шедшую своему обладателю. Отец, сияя от счастья, объявил:

— Лейлор, познакомься! Это твой младший братик, его зовут Небро. Когда Рэш говорил, что он уже не один, он имел в виду его.

Теперь стало ясно, отчего отец так счастлив. Его с Рэшем роман имел последствие, которое теперь звонко лепетало и тащило в рот всё что ни попадалось, бросало на пол погремушку и забавлялось тем, как взрослые кидаются её подбирать. Отец бросал сияющий, полный нежности и обожания взгляд на Рэша и упитанного кроху, находясь, по-видимому, на вершине блаженства, и поэтому ему было непонятно, почему из глаз Лейлора покатились слёзы. Пару секунд он смотрел на Лейлора с недоумением, а потом бросился к нему.