Бессонница - Стивен Кинг

Он помнил, как ждал, пока шли минуты — одна, потом три, потом шесть, — не в силах поверить, что все прекрасные годы и прекрасные времена (плохих было так немного, что о них и вспоминать не стоило) закончились так тихо и обыденно. Ее радио, настроенное на волну местной развлекательной станции, тихонько играло в углу, и он слушал, как Саймон и Гарфункель поют «Ярмарку Скарборо». Они пропели ее до конца. Их сменил Уэйн Ньютон, который запел «Данке шен» и тоже допел до конца. Затем последовала сводка погоды, по прежде чем диск-жокей закончил сообщать, какой будет погода в первый день вдовства Ральфа Робертса — всю эту ерунду про прояснение, похолодание и поднимающиеся на северо-востоке ветры, — до Ральфа наконец дошло. Часы перестали тикать, поезд пришел, боксерский поединок закончен. Все метафоры рухнули, и в комнате осталась лишь умолкнувшая навсегда женщина. Ральф заплакал. Плача, он побрел в угол палаты и выключил радио. Потом вспомнил то лето, когда они сходили на курсы рисования пальцем, и вечер, закончившийся тем, что они разрисовывали пальцами свои обнаженные тела. Эти воспоминания заставили его заплакать сильнее. Он подошел к окну, прислонил голову к холодному стеклу и, стоя так, плакал. В эту первую жуткую минуту понимания ему хотелось лишь одного: умереть самому. Медсестра услышала его плач и вошла в палату. Она попыталась измерить пульс Кэролайн. Ральф сказал, чтобы она прекратила валять дурака. Она подошла к Ральфу, и на мгновение ему показалось, что она собирается измерить ему пульс. Вместо этого она обняла его. Она…

[Ральф! Ральф, с тобой все в порядке?]

Он оглянулся на Лоис, хотел было сказать, что все нормально, а потом вспомнил, что очень мало может скрыть от нее, пока они находятся в этом состоянии.

[Грустно. Здесь слишком много воспоминаний. Не очень хороших.]

[Понимаю, но… Посмотри вниз, Ральф! Посмотри на пол!]

Он послушался ее, и его глаза расширились. Пол был покрыт множеством разноцветных следов — какие-то были свежими, большинство — почти невидимыми. Две дорожки следов, ярких, как бриллианты в груде грубых подделок, явственно отличались от прочих. Они полыхали зеленоватым золотом, в котором все еще плавало несколько крошечных красноватых искорок.

[Их оставили те, кого мы ищем, да, Ральф?]

[Да… Докторишки здесь.]

Ральф взял Лоис за руку — та была на ощупь очень холодной — и медленно повел ее по коридору.

Глава 17

Они не успели много пройти, когда случилось нечто очень странное и довольно пугающее. На мгновение мир перед ними взорвался белизной. Двери в палаты, идущие вдоль коридора, с трудом различимые за этой яркой белой пеленой, расширились до размера складских ворот. Сам коридор, казалось, вытянулся в длину и стал выше. Ральф почувствовал, что сердце у него ушло в пятки, как в те времена, когда он был подростком и частенько катался со снежных гор в Старом парке. Он услыхал стон Лоис и почувствовал, как она в страхе стиснула его ладонь.

Белая вспышка длилась всего секунду, и когда краски снова вернулись в мир, они стали ярче и насыщеннее, чем были за мгновение до этого. Вернулась нормальная перспектива, но предметы выглядели вроде бы толще. Ауры присутствовали по-прежнему, но стали тоньше и бледнее — пастельные очертания вместо ярких основных цветов. В то же время Ральф сообразил, что может видеть каждую трещинку и выбоину в отштукатуренной стене слева, и… Потом он понял, что способен видеть трубы, провода и изоляционный материал за стенами, если захочет; стоило только смотреть.

Боже мой, подумал он. Неужели это действительно происходит? Неужели такое возможно?

Отовсюду раздавались звуки: тихие звоночки, шум спускаемой воды в туалете, приглушенный смех. Звуки, которые обычно принимаются как должное, как часть повседневной жизни, но только не сейчас. Не здесь. Как и видимая реальность предметов, звуки, казалось, обладали удивительной чувственной фактурой, словно их покрывали топкие ракушки из шелка и стали.

Не все звуки, впрочем, были обычными; было в этой мешанине и множество экзотических. Он слышал, как где-то в глубине батареи отопления жужжит муха. Слышал звук трущейся мелкой шкурки, с которым медсестра натягивала колготки в туалете для обслуживающего персонала. Бьющиеся сердца. Циркулирующая по венам кровь. Тихий рокот дыхания. Каждый звук был совершенен сам по себе; слитые воедино, они составляли сложный и прекрасный слуховой балет — тайное «Лебединое озеро» булькающих животов, урчащих электрических установок, ураганов сушилок для волос, шепчущих колес у больничных каталок. Ральф слышал телевизор в конце коридора, за комнатой медсестер. Звук шел из палаты 340, где мистер Томас Рен, почечный пациент, смотрел «Плохого и красотку» с Кирком Дугласом и Ланой Тернер. «Если будешь со мной в одной команде, крошка, мы поставим этот городок на уши», — говорил Кирк, и по ауре, окружавшей эти слова, Ральф узнал, что мистер Дуглас страдал от зубной боли в тот день, когда снималась эта сцена. И это было еще не все; он знал, что может двинуться

(выше? глубже? шире?)

дальше, если захочет. Ральф почти точно не хотел. Как в Арденнских лесах[61], где человеку легко заблудиться. Или его съедят тигры.

[Господи Иисусе! Это другой уровень — точно, Лоис! Совсем другой!]

[Я знаю.]

[И ты справляешься?]

[Думаю, да, Ральф… А ты?]

[Как будто да, пока… Но если пол опять уйдет из-под ног, я не знаю. Пошли.]

Но прежде чем они успели вновь двинуться по зеленовато-золотым следам, из палаты 313 вышел Билл Макговерн с другим человеком, которого Ральф не знал. Они были поглощены своим разговором.

Лоис повернула искаженное ужасом лицо к Ральфу.

[О нет! Господи, нет! Ты видишь, Ральф? Ты видишь?]

Ральф сильнее сдавил ее ладонь. Он хорошо видел. Спутник Макговерна был окружен аурой сливового цвета. Она выглядела не особенно здоровой, но вместе с тем этот человек не показался Ральфу серьезно больным; просто у него было полно хронических недомоганий вроде ревматизма и камней в почках. «Воздушный шарик» такого же лилового цвета вздымался от верхушки ауры мужчины, робко покачиваясь, как дыхательная трубка ныряльщика в слабом течении.

Однако аура Макговерна была совершенно черной. Огрызок того, что когда-то было «воздушным шариком», неподвижно торчал из нее вверх. «Воздушный шарик» ребенка, окутанного грозовой тучей, был коротким, но здоровым на вид; то же, что перед ним предстало сейчас, было гниющим остатком после грубой ампутации. Перед Ральфом на мгновение возник образ такой яркости и силы, что он походил почти на галлюцинацию: глаза Макговерна сперва выкатываются, а потом выскакивают из глазниц, выдавленные потоком черных жуков. Ему пришлось на мгновение прикрыть свои собственные глаза, чтобы удержаться от крика, а когда он открыл их снова, Лоис рядом с ним уже не было.