Теория катастрофы - Ник Горькавый

— Сила слова беспредельна. Жирарден.

Главный компьютер Колледжа продолжал осыпать всех цитатами, и Никки не была против. Но когда Вольдемар написал на зеркале в её ванной комнате: «Дурак и входит, и выходит, и садится, и встаёт с места, и молчит, и двигается иначе, нежели умный человек. Лабрюйер»,— девушка решила, что даже самые умные компьютеры пока не приобрели чувство меры и такта. Она не стала высказывать эту мысль своему союзнику. Может, обиду компьютеры уже научились испытывать?

Теперь на занятиях по литературе студенты читали вслух свои творения.

Профессор не стеснялась в оценках, и многие остались обиженными.

От монотонного чтения стали дохнуть посыльные кибер-мухи, а от творения Бима-Оленя даже замкнуло крупную робосову, на свою голову залетевшую в аудиторию. Дослушав рассказ Бима про мальчика-телепата, который читал мысли нехороших людей и предотвращал преступления, анонимно звоня в полицию, профессор подняла с пола парализованную сову, сделала жест «храни-меня-Гутенберг», отгоняющий злых духов литературы, и мрачно сказала:

— Творческий кризис — это хорошо. Необходимая часть писательской эволюции.

Алина-Сова написала сказку про мальчика и девочку, нашедших сундук, полный волшебных палочек, и раздавших их детям.

Профессор желчно откомментировала:

— Сказки — это арифметика жизни, с ними дети учатся решать самые простые и важные уравнения социумных отношений. Но с возрастом должно прийти понимание алгебраичности реальной жизни с обилием неизвестных. Ассоль грезила об алых парусах, и капитан Грей стал искать не волшебную палочку, а торговца полотном.

На повесть Тины-Дракона о любовном треугольнике профессор криво улыбнулась:

— Навсегда актуальная тема. Все мы предаём и предаваемы, поэтому с болезненным интересом относимся к предательству других. Романтические истории обычно повествуют о мучениях любящих сердец, которые никак не могут соединиться. Главная сюжетная проблема — найти убедительную причину, мешающую слиянию сердец. Во времена кровной борьбы враждующих кланов Шекспир легко разделял влюблённых. А сейчас? Смотришь на голливудские сценарии: соединения сердец не происходило, так как герой потерял записочку с номером т-фона и весь фильм её искал. Тьфу!

Гордый Борм написал научно-фантастический рассказ о борьбе космических империй. Профессор фыркнула:

— Как подобная труха удостоилась гордого имени «научный»? За что такая невыносимая обида науке? В вашем рассказе нет ни малейшей пищи для ума.

— Литература — для души, учебники — для ума. Сахарьян,— вылез Вольдемар с цитатой.

Гуслик хмыкнула в ответ:

— Если автор не способен написать книгу «и для души, и для ума», то не нужно возводить прискорбное бессилие в творческий принцип. И ещё: фантастический сюжет должен хотя бы оглядываться на физические законы. По настоящей Венере ползать в разорванном скафандре нельзя! А книжные герои по ней всё ползут и ползут...

— Если в художественных книгах физике начнут учить, то с тоски помрёшь! — заявил маркиз Гейлорд.— Я люблю читать о космических сражениях!

— Читайте,— мирно сказала профессор.— Но оставьте право другим иметь книги с интеллектуальным зарядом. И не валите их в общий котёл, где уже плавает жидкая чешуя галактических войн.

Никки сдала профессору следующее коротенькое сочинение:

Я решила не выдумывать литературную историю, а рассказать реальную.

Она началась тогда, когда кончились консервы. Остались одни сублимированные кукурузные плитки, и они мне надоели, как Урса Минорис знает что.

Тогда я расширила оранжерею.

Какая короткая фраза. Совершенно непонятная. Но это совсем другая история.

Итак, когда корабельный запас синтетического стекла был смонтирован в прозрачный купол, передо мной встала проблема — небольшая, на сто кубометров. Столько реголита для почвы нужно было перенести в оранжерею из соседнего небольшого кратера, заполненного подходящим грунтом. Сто кубометров рыхлого песка на Земле раздавили бы в лепешку слона, но на астероиде они весили меньше земной кучи птичьих перьев.

Но сто кубометров — это сто кубометров.

Десятилитровые вёдра были самыми крупными мобильными ёмкостями на корабле.

Мне предстояло сделать пять тысяч рейсов с двумя вёдрами. Тридцать метров по поверхности астероида и пять метров вверх — к оранжерее. Я закончила бы засыпку оранжереи всего за несколько месяцев каторжной работы.

К счастью, я была не способна на каторжную работу — из-за здорово разрезанной руки. А есть хотелось — и чем дальше, тем убедительнее. Мои взаимоотношения с кукурузным сублиматом перешли в скандальную фазу идиосинкразии — я сердито заталкивала его в рот, а он плакал и просился наружу.

Реголит — ещё не всё. Оранжерее нужна атмосфера. Кислорода и углекислого газа было маловато, зато гелия из ненужного контура охлаждения — сколько угодно. Семена, полив и обогрев... Нет, это опять другая история.

Итак — проблема ста кубометров встала во весь рост и заслонила солнце.

Робби предложил построить ленточный транспортёр. Но где взять ленту, ролики и мотор? И всё равно мне придётся лопатой нагребать эти кубометры на бегущую дорожку! А одна рука у меня была на привязи — не то чтобы она могла убежать, но всё равно приходилось держать её на коротком поводке.

Робби ничем мне не помог, и это меня потрясло. Он всегда меня выручал!

В то время я была маленькой девочкой, которая читала на ночь «Малыша и Карлсона». Я вспомнила про пылесос, который ел пирожки, и предложила Робби:

— А давай засосём песок в оранжерею насосом. Пластиковые трубы найдём.

Робби снисходительно объяснил, что ничего не получится: пылесос работает только в атмосфере, а на астероиде нет воздуха.

Кибернетический мозг Робби никогда не ошибался.

Именно в тот день я осознала свою принадлежность к роду Хомо Сапиеис. Я поверила в то, что, если хорошенько подумать,— можно решить любую проблему. Это был очень важный день в моей жизни.

Я переместила сто кубометров очень просто: вбила четыре крючка по краям кратера и натянула над ним сетку из грузового трюма — на высоте полутора метров. Потом провела от оранжереи трубу из полиэтиленовой плёнки с широким раструбом-коробом, забралась под сетку и воткнула раструб глубоко в песок.

Подключила к коробу баллон с гелием — и открыла кран. Струя сжатого газа ударила в песок, взвихрила его и унесла по трубе прямо в оранжерею — благодаря открытой верхней форточке, там всегда был вакуум, так что и насос никакой не понадобился. Я перетаскивала одной рукой короб с шлангом с места на место, прижимала его к грунту, открывала вентиль баллона,— и песок послушно улетал в трубу. Часть гелия вырывалась наружу, и я бродила в песчаной метели. Когда дно кратера обнажилось, я нашла там россыпь симпатичных кристаллов.