Отец Иакинф - В. Н. Кривцов

— А человек… он не может обойтись без других людей, живых, а не мертвых, — задумчиво сказал Иакинф.

— Да, наверно… И я тебе так благодарна. В искренности твоего-то сочувствия я не сомневаюсь… И все-таки, мне кажется, жизнь потеряла для меня смысл…

— Я понимаю, как тебе тяжело… Но надо взять себя в руки, Танюша. Первейший долг человека — не падать духом…

— Легко сказать… Ты и представить себе не в состоянии, как может быть одинока женщина. Пока был жив Саня…

— Но у тебя есть дочь.

— Да, конечно… И ей скоро шестнадцать. Надо будет подыскать жениха, выдать замуж. Это тоже цель, не правда ли? — Она взглянула на него сквозь слезы, которых он целый день у нее не видел. — И все же ребенок, как бы ты его ни любил, не может занять тебя целиком. Мужчина, наверно, никогда не бывает так одинок. Он всегда поглощен делом. Если оно у него есть… У тебя есть, я знаю, и оно поглощает тебя без остатка. А у меня… У меня вся жизнь была отдана Сане. Жила его заботами, старалась угадать и предупредить его желания. И вот его нет… Теперь буду жить дочкой, ее устройством, ее детьми, когда они появятся… Таков, видно, удел женщины — жить для других.

— Не надо пускать в сердце отчаяние, Таня, — сказал Иакинф, беря ее холодную руку в свои. — Мне иногда кажется, что каждый человек живет несколько жизней. Изживает одну и начинает другую…

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Заблаговестили к вечерне, и Иакинф оторвался ог рукописи, чтобы поставить самовар. Вечерний чай — одно из немногих развлечений, которыми он разнообразил свой труд. И тут постучали в дверь. Иакинф сердито буркнул:

— Кого там бог жалует?

На пороге показался незнакомый человек в цилиндре и крылатке.

— Отец Иакинф?.. Позвольте представиться: Николай Полевой, издатель "Московского телеграфа", — сказал он, видно несколько смущенный таким приемом.

— Проходите, милости прошу, — приветствовал негаданного гостя Иакинф. — Простите великодушно. Я было принял вас за послушника. Думал, пришел звать к вечерне.

— Я не вовремя? Вам надобно идти к службе?.. Понимаю, понимаю — незваный гость хуже татарина… Но, видите ли, я всего на несколько дней в столице и не мог удержаться от соблазна возобновить старое знакомство.

— Да нет, отчего же не вовремя? А что до вечерни, так я стараюсь не брать сего греха на душу. В самую пору — только что самовар поставил. Чаем угощу, отменным, китайским, прислали из Кяхты. Да разоблачайтесь, разоблачайтесь, пожалуйста.

— Спасибо. От чая не откажусь, вы ведь знаете, я старый сибиряк, — сказал Полевой просто, снимая плащ. — Впрочем, узнать меня вам нелегко. Об ту пору, когда вы жили в Иркутске, я был еще совсем мальчишкой. Вас-то я узнал сразу, хоть прошло уже двадцать лет.

— Даже поболе, пожалуй. Вам ведь, наверно, было лет десять-двенадцать, когда мы последний раз виделись, — улыбнулся Иакинф, проводя гостя в келью и усаживая его на диван.

— Что-то в этом роде.

Узнать Полевого и впрямь было мудрено. Когда один или вместе с другими чинами посольства графа Головкина Иакинф заезжал на заимку его отца, стоявшую на живописном берегу Ушаковки при ее впадении в Ангару, то был тоненький, беленький мальчик с нежным румянцем на щеках и пылающим любопытством взором. Помнится, был он влюблен в историю, бранил Бонапарта и бредил стихами. Теперь перед Иакинфом сидел знаменитый литератор, издатель известного всей России журнала, немолодой уже человек с иссохшим лицом, хоть и энергическим, но сумрачным и бледным. "Раз уж тот прежний мальчик выглядит сейчас подстарком, каким же стариком, должно быть, кажусь ему я", — подумал Иакинф.

Он принес закипевший самовар.

— Нет, отчего же? Я преотлично вас помню, — говорил он, расставляя на столе чашки и заваривая чай. — А ведь и на ту пору в вас можно было угадать будущего издателя. Помню, как вы показывали нам с графом Потоцким журнал, который вы тогда выпускали. Дай бог памяти, как же он назывался?.. Не "Друг ли России"?

— Неужто помните? — удивился Полевой. — А я еще выдавал по субботам и газету "Азиятские ведомости", по образцу "Московских", которые выписывал отец.

— С той только разницей, что ваши "Ведомости" и ваш "Друг России" выходили в одном-единственном экземпляре, а "Телеграф" расходится небось в тысяче…

— Нет, мало кладете, отец Иакинф. Подписка на этот год превысила тысячу пятьсот экземпляров.

— Тысячу пятьсот? Ого!

— А может составить и больше, ежели дозволят мне преобразовать журнал, как я задумал. Собственно, затем я и в столицу приехал.

— Чем же он нехорош, что вы надумали что-то в нем переменять? По мнению многих, ваш "Телеграф" и так лучший журнал в России.

— Мне, как издателю, лестно это слышать. Но сам-то я, по правде сказать, не очень им доволен.

— Что так?

— Уж раз взялся издавать журнал, нельзя удовольствоваться просто сбором занимательных статеек да летучих повестей. Журнал должен составлять нечто целое. Как бы это лучше сказать? Иметь в себе душу! Журналист, если угодно, должен быть чем-то вроде колонновожатого в общем шествии просвещения. Идти вперед к лучшему и других вести! Возбуждать деятельность в умах, будить их от пошлой, растительной жизни.

— Вы и так добились немалых успехов. Ваш журнал ныне наиизвестнейший в России.

— Это же не все. Было бы, конечно, ложной скромностью отрицать некоторый успех моего предприятия, кое-чего мне действительно удалось добиться. И все-таки, признаюсь, цель, которую я ставил, основывая журнал, достигнута не вполне. На мой взгляд, все обзоры в "Телеграфе" того любопытного, что есть в иностранных журналах и новейших сочинениях касательно наук, художеств, словесности древних и новых народов, совершенно недостаточны. Так же как и обозрение русской литературы. Да и освещение современных происшествий в мире оставляет желать лучшего.

— Вы, оказывается, судья себе строгий, — улыбнулся Иакинф.

— И вы знаете, в чем главное препятствие? Недостаточный объем журнала.

— Но он, кажется, и так вдвое превысил объем, первоначально вами обещанный?

— И все-таки он недостаточен, если журнал ставит себе целью более или менее полное обозрение современного просвещения и хочет вести настоящую летопись современной истории.

— Как же вы хотите преобразовать свой журнал? — спросил Иакинф, заинтересованный.

— Видите ли, отец Иакинф, я полагаю нужным расширить журнал и разделить его на три особливых издания. Наряду с ежемесячным ученым и литературным журналом, каким является "Московский телеграф", я хотел бы издавать еще и газету, которая выходила бы два раза на неделе и сообщала своим читателям, по возможности немедленно и, конечно, по необходимости кратко, новости как политические, так и литературные. Она давала бы — тоже, разумеется, очень кратко — важнейшие ученые известия, отечественную и иностранную библиографию, а также театральный фельетон, коммерческие известия, городскую хронику и прочее в том же роде. Я уж и название ей придумал — "Компас". Такая газета, так же как и "Московский телеграф", была бы рассчитана на широкую публику. Но одновременно и в дополнение к ним я намереваюсь издавать еще один журнал, уже совершенно ученого направления, который явился бы органом русской научной критики. Я назвал бы его "Энциклопедические летописи". Как вам кажется это название? — спросил Полевой, как бы вербуя Иакинфа в союзники. — Такой журнал состоял бы из обширных критических обзоров важнейших произведений как отечественной, так и немецкой, французской, английской, итальянской, а ежели вы согласитесь мне помочь, так и восточных литератур, а особливо китайской. Как вы на это смотрите, отец Иакинф?