Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт

Она согласилась покинуть Берлин после дня рождения, но всего только на пару недель. Ей нужно было упаковать десять лет своей жизни для последнего, как она предчувствовала, путешествия. Она не хотела, чтобы кто-нибудь нашел и прочитал ее личные письма от Гитлера или дневник, который она возобновила после 1935 года и вела с тех пор непрерывно. Ей предстояло пристроить своих любимых собачек в заботливые руки, попрощаться с семьей и друзьями, раздать свои наряды и драгоценности. Поезда пока еще ходили по расписанию, и ночью 7 или 8 февраля Ева выехала из Берлина. Она лежала в темноте, с неуместным комфортом, на мягкой полке с чистыми белыми простынями, пока поезд мчался мимо разрушенных городов и мрачных сел Германии. Затем, проснувшись посреди руин Мюнхена, пересела на другой поезд и, наконец, сошла на заснеженном вокзале Шпеера, где ее встретил шофер-эсэсовец на бронированном «мерседесе».

Нельзя с уверенностью сказать, когда именно она вернулась в Берлин, но наиболее достоверный источник сообщает, что это случилось три недели спустя. До того, 17 февраля, она встретилась в Мюнхене с Гертой Шнайдер. Герта, верная подруга детства и юности с не тронутой косметикой смуглой кожей и проницательным взором, неподвластным возрасту; Герта, знавшая все ее секреты; Герта, всегда готовая дать добрый совет, делившаяся с Евой перипетиями своего брака и материнства, за двадцать лет бескорыстной дружбы и привязанности ни разу не подвела ее. Они не могли знать наверняка, что это их последняя встреча. Герта, никогда не витавшая в облаках, должно быть, догадывалась, но Ева с ее вечным стремлением искать во всем светлую сторону, надеялась, что они еще свидятся.

В последний раз Ева провела ночь в своей двуспальной кровати, открыла свой гардероб и выбрала одежду, которая понадобится в бункере, понежилась в роскошно обставленной ванной с зеркалами, подошла к окну и окинула взглядом полюбившийся пейзаж. Как ей хватило духу бросить все это и уехать? Вероятно, Герман Дёринг не ошибся, когда объяснял:

Ну, прежде всего, ее жизнь окончилась. Полностью остановилась в одно мгновение, как только стало ясно, что война проиграна. Здесь у нее не было будущего. Она бы… кто знает, что бы с нею сталось? Возможно, ее посадили бы в тюрьму. И это все, о чем она думала: жизнь кончена, здесь ли, в Оберзальцберге, или рядом с ним, все равно… в конце концов, они много лет были вместе. Вот она и умерла вместе с ним.

Оглядываясь на Бергхоф, чтобы окинуть взором запорошенные снегом горы и темно-зеленые леса, окружавшие ее последние десять лет, она могла вспомнить строки из стихотворения Гёте, которое знает наизусть каждый немецкий школьник:

Горные вершиныСпят во тьме ночной;Тихие долиныПолны свежей мглой;Не пылит дорога,Не дрожат листы…Подожди немного,Отдохнешь и ты.

Ева села в ожидавшую ее машину и поехала вниз по горной дороге на вокзал в Берхтесгаден. Не могла же она допустить, чтобы Гитлер праздновал свое пятидесятишестилетие без нее. После стольких месяцев, проведенных в промозглых бетонных каморках под землей среди серых и черных униформ, щелкающих каблуками сапог и неискренних «Зиг хайль!», у него, при виде ее милого лица и свежих, ярких платьев, потеплеет на сердце.

Фрау Миттльштрассе, сопровождавшая Еву из Мюнхена, вспоминала: «7 марта 1945 года она по собственной воле отправилась на поезде особого назначения в осажденный Берлин. Там она и осталась, хотя Гитлер пришел в ужас и немедленно попытался отослать ее назад. Но она была непоколебима». Это совпадает с записью в дневнике Бормана, датированной тем же числом: «Сегодня вечером в 20.14 Ева Браун уехала в Берлин курьерским поездом». По другим свидетельствам, в том числе Альберта Шпеера, Генриетты фон Ширах и Хью Тревор-Ропера, ее отъезд состоялся на целый месяц позже, 15 апреля, но, возможно, они имели в виду день, когда Ева и Гитлер покинули свои полуразрушенные, уже далеко не безопасные апартаменты в рейхсканцелярии и укрылись в подземном бункере. Ева возвращалась в охваченный предсмертной агонией город, зная, что скоро и она умрет там, и готовая единственный раз в жизни ослушаться Гитлера. Она решила приехать в Берлин и остаться.

Хотя Гитлер и запретил ей возвращаться, но когда она 7 марта объявилась в рейхсканцелярии после месячного пребывания в Мюнхене и Берхтесгадене, его первой реакцией на ее неожиданный приезд была радость. Но несколько дней спустя он уже настойчиво отсылал ее обратно в Бергхоф, обещая, что и сам приедет вслед за ней. Спокойно, чуть ли не легкомысленно, она пропускала его слова мимо ушей. Если требовалось доказательство ее преданности, пожалуйста, вот оно: она приехала в Берлин, чтобы быть с ним до последнего вздоха, как неоднократно клялась. Смерть не слишком пугала ее. Ева так часто размышляла о смерти, что ждала ее теперь как чего-то знакомого, почти желанного. Ее дядя Алоис предположил: «В понимании Евы, жизнь подошла к концу, и она легко смирилась со своей судьбой. Из всех, кто очутился в ловушке отсеков бункера, она была, возможно, единственным человеком, способным с достоинством принять смерть и спокойно проститься с жизнью». Только час и способ, должно быть, волновали ее: вдруг она будет умирать болезненно, медленно? Не окажется ли она жутко изуродованной, не надругаются ли чужие люди над ее телом? Эти страхи не давали ей покоя, и все же фрейлейн Браун, которую Генрих Гофман некогда сравнивал с маленькой опереточной субреткой, была исполнена решимости стоять до последнего. Еве и Адольфу жить оставалось семь недель.

Даже Генрих Гофман, так долго поносивший ее, вынужден был признать, что девочка-подросток, которую он пренебрежительно называл «заурядной хорошенькой продавщицей, фривольной и тщеславной, как все ей подобные», выросла и превратилась в совсем иную женщину:

Под влиянием страшных событий, пережитых ею, пока война неумолимо приближалась к концу, дух Евы закалился, характер стал сильнее и глубже. Ее последний жест, решение оставаться подле своего покровителя до конца, с лихвой возместил ее былые ветреность и тщеславие.

Не исключено, что Еве показывали бункер во время предыдущих посещений — он строился с 1943 года и к концу войны еще не был завершен, — но теперь в нем толпились военные и медицинский персонал, почти все совершенно незнакомые ей люди, и обычное окружение Гитлера. Что увидела она, спустившись в этот мрачный лабиринт?

Слово «бункер» вызывает в воображении темное, сырое бомбоубежище, а не командную ставку, вмещающую почти тысячу человек, если они хорошенько потеснятся. Разумеется, дневной свет туда не проникал. Общественные помещения освещались холодными неоновыми лампами. День ничем не отличался от ночи. Подземный комплекс состоял не из одного, а из нескольких отдельных бункеров, соединенных лестницами или коридорами. Самый глубокий, безопасный и лучше других оборудованный отсек принадлежал Гитлеру, его окрестили «бункер фюрера».