Самая страшная книга 2022 - Сергей Владимирович Возный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто — он? — осторожно спросил пухлый Толик, украдкой ковыряя в носу.
— Мальчик-Обжора, — хмыкнул Мишка. У него загорелись глаза. — Мальчик-Обжора, который ест все плохое, все испорченное, все ненужное… — в общем, все то, что нужно сожрать.
— О! — мы живо заинтересовались этой темой. — А что он может сожрать? Манную кашу? Щавелевый суп? Макароны?
— Конечно! — горделиво кивнул Мишка. Было видно, как он раздувается от важности: ведь именно он придумал Мальчика-Обжору. — Любую невкусную еду съесть — ему раз плюнуть. Но он может есть вообще все что угодно! Дневник с двойкой!
— О-о-о! — Пока мы получали двойки только по поведению, но и за это нам влетало будь здоров.
— Порванную одежду! Что-то сломанное! Что-то… что-то… — фантазия Мишки иссякала, но глаза у него горели — и мы уже додумывали сами.
— Он может съесть тот гвоздь в заборе, о который я порвал футболку! — захихикал Толик.
— И те битые бутылки, которые валяются на футбольной площадке! — подхватил я.
— И вечно горящую и воняющую урну около подъезда, — продолжил Серега.
Мы фантазировали, перебирали в памяти, что же можно скормить Мальчику-Обжоре, — и сами удивлялись тому, как много в мире вещей, которые нам мешают.
— Ну, хорошо. — Мишка хлопнул в ладоши, кажется, раздосадованный тем, что Мальчик-Обжора начинает принадлежать не только ему. — Давайте скормим кепку!
— Кепку? — Серега присвистнул через щербинку в зубах. — А тебе не влетит? Ты же только что ныл, что батя тебя убьет?
— Ну-у-у… — Мишка скривился. — Я скажу, что ее у меня украли. Что какой-то взрослый пацан подскочил, сорвал ее с меня — и убежал.
— Ты ж на велике, — резонно возразил Серега.
— Ну-у… — Мишка почесал облупленный кончик носа. — Он убежал за гаражи.
Точнее, он сказал «за Гаражи». С придыханием, в котором явно слышалась Заглавная Буква. Гаражи были для нас святым местом, недосягаемой мечтой, сродни киносеансу «детям до 16». Нас не пускали туда по простой причине «нельзя». Почему нельзя? На этот вопрос оказывалось так много ответов. Машина задавит. В яму провалитесь. На арматуру напоретесь. Собаки нападут. Цыгане украдут. Просто нельзя, не мешай.
Конечно, мы пытались туда пробраться — тайком, украдкой, незаметно. Но каждый раз натыкались на какого-нибудь автолюбителя, который гнал нас прочь промасленной тряпкой. Словно все хозяева Гаражей условились: «Детям сюда нельзя». Рано утром, до школы, в обед, на переменках, после школы, в будни и выходные — всегда, всегда, всегда, словно несли в Гаражах невидимую вахту, лишь бы не пустить нас туда.
Толик говорил, что нам это кажется. Что Гаражей слишком много — и, конечно же, там всегда будут копаться в двигателях, пить пиво, жарить шашлыки или слушать радио. Каждый день, каждый час. И мы тут ни при чем. Кому мы нужны?
Но какая разница почему? Нас не пускали туда — и точка. Мы с завистью смотрели, как старшие пацаны выкатывают из Гаражей старые покрышки — а потом поджигают их в овраге, затягивая ближайшие дворы жирным черным дымом. Как они фехтуют на ржавой арматуре, выкрикивая слова, Которые Нам Нельзя Было Произносить. Как несут что-то в Гаражи, оглядываясь по сторонам: прятать, закапывать в битый шифер, кирпичи и куски бетонных блоков.
Но нам было туда нельзя.
Так что довод Мишки должен был умилить и растрогать родителей: даже под страхом потери ценной кепки он не осмелился нарушить запрет.
— А может быть, того… — засомневался Толик, разглядывая зеленовато-желтое содержимое своего носа. — Может быть, просто и закинуть ее в Гаражи?
— Эй! — Серега отвесил ему подзатыльник. — Я хочу на Мальчика-Обжору посмотреть!
— Ну да, Толян. — Я пихнул его в бок. — Если самому сыкотно, ну так отвернись или домой беги.
— Да не, чо… — Толик вытер пальцы о шорты. — Я ничо…
— Если кепку просто выкинуть в Гаражи, — важно ответил Мишка, — то ее могут найти. А если ее съест Мальчик-Обжора — то тогда никто никогда ее больше не увидит. Она исчезнет. Пуф-ф-ф!
— Пуффф! — завороженно повторил за ним Серега. — Ну давай, давай, вызывай его! Что для этого нужно? Заклинание какое-то?
Я поежился. «Ты, милай-то, смотри, супротив божьей воли не ходи-то», — вдруг вспомнились мне слова прабабки по отцу. Как ее звали — Нина, Зина, Глаша? — я не мог припомнить. Я и видел-то ее лишь раз
в жизни, кажется, в шесть лет, когда маму положили в больницу, а отец решил «вывезти ребенка на свежий воздух». Мы сутки тряслись в плацкартном вагоне, в котором пахло прокисшей вареной картошкой и жаренной три дня назад курицей, потом подпрыгивали на ухабах в раздолбанном пазике, затем шли еще полчаса — и все для того, чтобы встретиться с суховатой, какой-то желтой старухой.
— Саша? — недовольно проскрипела она, встретив нас на пороге. На ней была ветхая, пожелтевшая от времени ночнушка в мелкий василек, поверх которой крест-накрест был повязан шерстяной платок. — Тот, кто Аньку попортил? Подле-е-ец…
— Я Глеб, — поправил отец. — И Аню я… э-э-э… в общем, это не я.
Старуха скривилась.
— Все равно подлец, — махнула рукой.
— А это Дима. — Отец хотел подтолкнуть меня вперед, как всегда это делают взрослые, но в последний момент удержал. Кажется, потому, что в лице бабки промелькнуло что-то хищное. Крючковатый нос загнулся как клюв — и как острый клюв же, вытянулись трубочкой тонкие серые губы.
— Ми-и-итенька, — умильно пропела она. — Имечко-то хорошее, мученики-страстотерпцы-святые-преподобные носили… Малец-то крещеный али демонам отдадите?
— Так. — Отец сделал шаг вперед. — Бабуля. Вы меня помните? Я Глеб, ваш внук, сын Александра.
— Са-а-ашенька, — захихикала бабка. — Аньку попортил, Анька утопилась, Анька прокляла! Всех-всех прокляла — до седьмого колена.
— Ясно, —
