Зверобой - Джеймс Фенимор Купер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Правильно, минг, все правильно, как в евангелии, – ответил простодушный охотник. – Ты сказал, а я понял не только твои слова, но и твои затаенные мысли. Смею заявить вам, что воин, по имени Рысь, был настоящий храбрец, достойный вашей дружбы и уважения, но я чувствую себя достойным составить ему компанию даже без удостоверения, полученного из ваших рук. Тем не менее вот я здесь и готов подвергнуться суду вашего совета, если, впрочем, все это дело не решено гораздо раньше, чем я успел вернуться обратно.
– Наши старики не станут рассуждать в совете о бледнолицем, пока снова не увидят его в своей среде, – ответил Расщепленный Дуб, несколько иронически оглядываясь по сторонам. – Они полагают, что это значило бы говорить о ветрах, которые дуют куда им угодно и возвращаются только тогда, когда сочтут это нужным. Лишь один голос прозвучал в твою защиту, Зверобой, и он остался одиноким, как песнь королька, чья подруга подбита соколом.
– Благодарю за этот голос, кому бы он ни принадлежал, минг, и скажи, что это был настолько нерадивый голос, насколько все другие были лживы. Для бледнолицего, если он честен, отпуск такая же святыня, как и для краснокожего. И, если бы даже это было иначе, я все равно никогда не опозорил бы делаваров, среди которых, можно сказать, я получил все мое образование. Впрочем, всякие слова теперь бесполезны. Вот я, делайте со мной, что хотите.
Расщепленный Дуб одобрительно кивнул головой, и вожди начали совещаться. Как только совещание кончилось, от вооруженной группы отделились трое или четверо молодых людей и разбрелись в разные стороны. Потом пленнику объявили, что он может свободно разгуливать по всему мысу, пока совет не решит его судьбу. В этом кажущемся великодушии было, однако, меньше истинного доверия, чем можно предположить на первый взгляд; упомянутые выше молодые люди уже выстроились в линию поперек мыса, там, где он соединялся с берегом, о том же, чтобы бежать в каком-нибудь другом направлении, не могло быть и речи. Даже пирогу отвели и поставили за линией часовых в безопасном месте. Эти предосторожности объяснялись не столько отсутствием доверия, сколько тем обстоятельством, что пленник, сдержав свое слово, больше ничем не был связан, и если бы теперь ему удалось убежать от своих врагов, это считалось бы славным и достойным всяческой похвалы подвигом. В самом деле, дикари проводят такие тонкие различия в вопросах этого рода, что часто предоставляют своим жертвам возможность избежать пыток, полагая, что для преследователей почти так же почетно снова поймать или перехитрить беглеца, когда все силы его возрастают под влиянием смертельной опасности, как и для преследуемого – ускользнуть, в то время как за ним наблюдают так зорко.
Зверобой отлично знал это и решил воспользоваться первым удобным случаем. Если бы он теперь увидел какую-нибудь лазейку, он устремился бы туда, не теряя ни минуты. Но положение казалось совершенно безнадежным. Он заметил линию часовых и понимал, как трудно прорваться сквозь нее, не имея оружия. Броситься в озеро было бы бесполезно: в пироге враги легко настигли бы его; не будь этого, ему ничего не стоило бы добраться до «замка» вплавь. Прогуливаясь взад и вперед по мысу, он тщательно искал, где бы можно было спрятаться. Но открытый характер местности, ее размеры и сотни бдительных глаз, устремленных на него, – хотя те, кто смотрели, и притворялись, будто совсем не обращают на него внимания, – заранее обрекали на провал любую такую попытку. Стыд и боязнь неудачи не смущали Зверобоя; он считал до некоторой степени долгом чести рассуждать и действовать, как подобает белому человеку, но твердо решил сделать все возможное для спасения своей жизни. Все же он колебался, хорошо понимая, что, прежде чем идти на такой риск, следует взвесить все шансы на успех.
Тем временем дела в лагере шли, по-видимому, своим обычным порядком. В стороне совещались вожди. На совете они разрешили присутствовать Сумахе, потому что она имела право быть выслушанной как вдова павшего воина. «Молодые люди лениво бродили взад и вперед, с истинно индейском терпением ожидая результата переговоров, тогда как женщины готовились к пиру, которым должно было окончить день – все равно, окажется ли он счастливым или несчастливым для нашего героя. Никто не выказывал ни малейших признаков волнения, и, если бы не чрезвычайная бдительность часовых, посторонний наблюдатель не заметил бы ничего, указывающего на действительное положение вещей. Две-три старухи перешептывались о чем-то, – и их хмурые взгляды и гневные жесты не сулили Зверобою ничего хорошего. Но в группе индейских девушек, очевидно, преобладали совсем другие чувства: взгляды, бросаемые исподтишка на пленника, выражали жалость и сочувствие. Так прошел целый час.
Часто труднее всего переносить ожидание. Когда Зверобой высадился на берег, он думал, что через несколько минут его подвергнут пыткам, изобретенным индейской мстительностью, и готовился мужественно встретить свою участь. Но отсрочка показалась ему более тягостной, чем непосредственная близость мучений, и он уже начал серьезно помышлять о какой-нибудь отчаянной попытке к бегству, чтобы положить конец этой тревожной неопределенности, как вдруг его пригласили снова предстать перед судьями, опять сидевшими в прежнем порядке.
– Убийца Оленей, – начал Расщепленный Дуб, лишь только пленник появился перед ним, – наши старики выслушали мудрое слово; теперь они готовы говорить. Ты – потомок людей, которые приплыли сюда со стороны восходящего солнца, мы – дети заходящего солнца. Мы обращаем наши лица к Великим Пресным Озерам[76], когда хотим поглядеть в сторону наших деревень. Быть может, на восходе лежит мудрая, изобилующая всеми богатствами страна, но страна на закате тоже очень приятна. Мы больше любим глядеть в эту сторону. Когда мы смотрим на восток, нас охватывает страх: пирога за пирогой привозит сюда все больше и больше людей по следам солнца, как будто страна ваша переполнена и жители ее льются через край. Красных людей осталось уже мало, они нуждаются в помощи. Одна из наших
