Книга бытия - Сергей Снегов

Завтра спрошу у Людмилы, решил я, — и спокойно заснул.

— Куда бы уйти подальше? — спросила Людмила, когда я пришел. Она выглядела озабоченной. Озабочена была и ее сестра. Мать и отец не выходили. — Лучше всего — за город. Только не к морю. Сегодня моря не хочу.

Я предложил поехать в Хаджибеевский парк. Людмила там еще не была. Моя мама любила Хаджибеевский лиман (вода здесь была гораздо солоней, чем в море) и часто возила меня сюда купаться. Лиманы меня не восхищали, а парк, особенно осенью, завораживал. Он был самым густым в Одессе.

— Там нет ларьков, — предупредил я. — Воду еще раздобудем, а еду надо купить по дороге.

Людмила проворно упаковала перекус. Сестра выбежала наружу и, вернувшись, доложила:

— Никаких теней, можно идти. Но поторапливайтесь! Мы зашагали к Пересыпи. В первом же киоске я купил сдобных булочек и помидоров, а потом осторожно заговорил:

— Вы все чего-то боитесь, я чувствую. Наши прогулки беспокоят твоих родных. Можно узнать: почему?

— Можно, можно, — быстро ответила Людмила. — Даже нужно! Но сначала отойдем подальше, чтобы за нами никто не подглядывал.

— Кто может за нами подглядывать?

— Никто. Но давай все-таки уйдем.

В Херсонском сквере нас уже ждал трамвай № 20 — старый, открытый, еще бельгийской постройки. Шла вторая половина дня, на Хаджибей едут по утрам, а не к вечеру — в единственном вагоне сидели всего несколько человек.

— Теперь никому не удастся за нами подглядывать, — сказал я, когда трамвай тронулся. — Ужасно хочу побыть Натом Пинкертоном или Ником Картером. Согласен и на Шерлока Холмса.

Людмила не приняла шутки. Дома она выглядела озабоченной, на улице — встревоженной. В полупустом трамвае было некого бояться, но обычная веселость к ней не вернулась.

— Тень появился. — Она сказала это в мужском роде. — И следит за мной. Тень начал меня преследовать. Если честно, я боюсь.

То, что она рассказала, меня не сильно впечатлило — в книгах описывались истории куда опасней. Ее страх показался мне преувеличенным — и я не стал скрывать своего скепсиса.

Ну, влюбился в нее паренек (ничего удивительного — все-таки учились вместе). Все парни влюбляются в девушек, когда настает их срок. Ну, не нравился он ей — это тоже бывает. Ну, пригрозил, что не допустит, чтобы за ней кто-нибудь ухлестывал — нормальное дело. Только нашему праотцу Адаму простушка Ева досталась без всякого соперничества — и то в силу тогдашних географических обстоятельств. Ну, раскричался, что будет с ножом в руках отстаивать свои права (которые, кстати, до сих пор не может приобрести) — пустая болтовня: нож, о котором говорят, вовсе не так опасен, как тот, который выхватывают. В общем, дальше крика дело не пойдет — побесится и перестанет. Не стоит бояться и портить настроение из-за пустяков!

Я так и не понял тогда двух очень важных вещей.

Во-первых, литература всегда так или иначе отражает жизнь. Да, конечно, книги полны исключительными событиями — но события эти вовсе не исключены в реальности. Я недооценил соперника. Я не сумел понять, что в реальной моей жизни воспроизводится классическая литературная история. У меня попросту не хватило на это фантазии — существенный недостаток для будущего писателя-фантаста.

Во-вторых (и это уже очень личное), меньше всего я мог предугадать, что впервые столкнулся с тем, что будет сопровождать меня всю мою жизнь — нежеланно и неизбежно. Влюбляясь, я всегда буду отодвигать какого-нибудь соперника. Сейчас я понимаю, что знал, вероятно, величайшее человеческое счастье: мои любимые любили меня, у меня не было неудач. Я не хвастаюсь — только констатирую. Одна из моих давних возлюбленных, язва и умница, как-то сказала:

— Тебе везет с женщинами, потому что ты отчаянный трус. Да, да, не удивляйся! Ты влюбляешься, когда замечаешь, что тебя уже любят. Ты боишься препятствий и не способен их преодолевать. Ты не можешь завоевать любовь. Ты умеешь только любить.

Возможно, она была права — и я просто боялся добиваться тех, кто был ко мне равнодушен. Но вот соперничества я никогда не избегал — ибо, влюбившись, не мог отступать. Я не был безрассудным храбрецом, но и труса не праздновал — здесь она все-таки ошибалась.

Тогда, девятнадцатилетний, я не мог этого знать и поверхностные свои рассуждения закончил тоже очень поверхностно:

— Как зовут этого неудачника, этого твоего «Тень»?

Она назвала какое-то распространенное имя (я его начисто забыл) — не то Семен, не то Шура, не то Абраша. Остановлюсь на Семене — это ему вполне подходит. Не знаю, почему шекспирофил Крихацкий именовал его Калибаном — вот уж на кого Тень решительно не походил.

В парке Людмила забыла свои страхи. Мы бегали по тропкам и аллеям, шумно гремя в осыпавшихся листьях. В одном из дубов чернело дупло — мы с трудом втиснулись в него.

— Мы с тобой в крепких древесных объятиях! — смеялась Людмила.

— В тисках двухсотлетнего дуба.

— А если здесь змеи? — Она вдруг испугалась.

— В Хаджибеевском парке они влюбленных не кусают.

— А разве мы влюбленные? Ты не говорил о чем-либо подобном. И я боюсь, что змеи на нас нападут.

Я ответил такими объятиями (в дополнение к древесным) и такими поцелуями, что даже самая недоверчивая и злая змея не решилась пошевелиться в своей норе.

— Что будем делать? — спросила Людмила, отдышавшись.

— Прежде всего вылезем и убедимся, что мир никуда не исчез.

Мир потемнел, склонявшееся солнце уже не пробивалось сквозь деревья. Я поднял Людмилу на руки — она удобно обняла меня за шею. Я шел, расшвыривая сухую листву, — мне хотелось, чтобы она звонче шуршала. Людмила терлась о меня щекой, потом нежно укусила за ухо.

Устав, я усадил ее на кучу сухих листьев и опустился рядом. Вечерний ветерок глухо зашевелился в ярких кронах каштанов и платанов, заворчал в старых, дрожащих осокорях, жестью зазвенел в дубах. Сквозь ветви склонившейся над нами березы остро глянула первая звезда. Мы принялись за еду.

— Как здесь хорошо! Как удивительно хорошо! — не то прошептала, не то вздохнула Людмила. — Даже не догадывалась, что есть такое чудесное место.

— Лучший парк в городе. И почти никто этого не знает. Смотри, еще не зима, даже не осень — а мы здесь одни.

— Надо идти, Сереж! — сказала она. — Не хочется, а надо. Сегодня мои будут очень беспокоиться обо мне. — Она положила голову мне на грудь и шепнула: — Сереж, я счастлива, как еще никогда не была!

Я тоже был счастлив. В моей — по общему мнению, трагичной — жизни было много моментов, когда я ощущал себя совершенно, абсолютно, всеполно счастливым. Вечер в осеннем Хаджибеевском парке был одним из них.