До самого рая - Ханья Янагихара
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хотите чего-нибудь холодного? – спросил он. Это был пожилой человек, старше доктора Уэсли, почти такой же старый, как дедушка, и на нем, несмотря на жару, был свитер с длинными рукавами и полиэтиленовые перчатки.
Незнакомцы обычно со мной не разговаривали, и меня охватила паника, но дедушка учил, что надо закрыть глаза, вдохнуть и выдохнуть, и от этого стало легче, и хотя торговец по-прежнему стоял и смотрел на меня, страшно под его взглядом мне уже не было.
– Сколько? – наконец удалось спросить мне.
– Один молочный или два на крупу, – сказал он.
Он просил много, потому что в месяц нам давали всего двадцать четыре талона на молочные продукты и сорок на крупу, и к тому же было даже непонятно, что он продает. Надо было бы спросить, но мне не хотелось. Не знаю почему. Ты всегда можешь спросить, повторял дедушка, и хотя теперь это уже было не так, задать вопрос торговцу действительно было можно. Никто на меня не разозлится, и никаких неприятностей не будет.
– Похоже, вам жарко, – сказал торговец и, не дождавшись ответа, добавил: – Поверьте, оно того стоит. – Он показался мне приятным, и его голос чем-то напоминал дедушкин.
– Хорошо.
Он взял у меня молочный талон и сунул его себе в фартук. Потом вставил бумажный стаканчик в отверстие автомата, над которым висела глыба льда, начал проворно вращать рукоятку, и в стаканчик посыпалась ледяная стружка. Когда лед достиг краев, торговец быстро постучал стаканчиком по зажиму, утрамбовывая содержимое, вставил его обратно и снова начал вращать рукоятку, одновременно поворачивая стаканчик, пока опять не образовалась горка льда. Наконец он постучал по льду сверху, наклонился за стоящей у него под ногами стеклянной бутылкой с бледной мутноватой жидкостью, долго, как мне показалось, поливал ледяную стружку и потом протянул мне стаканчик.
– Спасибо.
Он кивнул.
– Приятного аппетита, – сказал он, а когда поднял руку, чтобы вытереть лоб, задравшийся рукав свитера обнажил на внутренней стороне предплечья шрамы, и по ним стало понятно, что он перенес болезнь 70-го, которой обычно заражались дети.
Тут мне стало как-то не по себе и захотелось уйти как можно быстрее, и только на западном углу Площади, где люди стояли в очереди к пунктам охлаждения, лед начал капать мне на руку и напомнил про мою покупку. Оказалось, что он полит сиропом, а сироп сладкий. Не от сахара (сахар – большая редкость), но от чего-то похожего на сахар и почти такого же вкусного. Лед был очень холодным, онемевший язык жгло, но нарастающее беспокойство заставило меня выбросить стаканчик с почти не тронутым содержимым в урну и заторопиться домой.
В квартире, в безопасности, меня накрыло волной облегчения: теперь я смогу сесть на диван и глубоко подышать, чтобы успокоиться. Несколько минут спустя мне действительно стало лучше. Пришлось только встать, чтобы включить радио, а потом сесть обратно и еще немного подышать.
Правда, теперь облегчение сменилось неприятным чувством. Откуда эта паника на пустом месте и как меня угораздило отдать талон на молочные продукты? Сейчас только середина месяца, а значит, нам придется два лишних дня обходиться без молока и творога, и это еще не все: талон был потрачен на грязный лед, в котором могло оказаться неизвестно что, и то даже съесть его у меня не получилось. А кроме того, после выхода на улицу вся одежда пропиталась потом, но было только 11:07, а это значило, что придется ждать почти девять часов, прежде чем можно будет принять душ.
Меня вдруг охватило желание увидеть мужа. Не потому, что мне так уж хотелось рассказать ему обо всем, а потому, что он был доказательством того, что ничего плохого со мной не случится, что я в безопасности, что он всегда будет заботиться обо мне, как и обещал.
А потом меня осенило, что сейчас четверг, а значит, у мужа свободный вечер и он вернется домой только совсем поздно, когда я, наверное, уже буду спать.
Эта мысль вызвала странное беспокойное чувство, которое, хоть и охватывало меня временами, отличалось от привычной тревоги и в некоторых случаях даже перерастало в возбуждение, как будто вот-вот что-то должно произойти. Но конечно, сейчас ничего произойти не должно: я в нашей квартире, в Восьмой зоне, и всегда буду под защитой, потому что дедушка об этом позаботился.
Правда, сидеть на месте все равно не получалось, пришлось встать и походить туда-сюда по комнатам, а потом начать открывать все дверцы подряд. Раньше у меня была такая привычка, когда мне обязательно нужно было что-то найти – непонятно, что именно. “Что ты ищешь, котенок?” – спрашивал дедушка, но объяснить это было невозможно. В детстве он пытался меня остановить: сажал к себе на колени, держал за руки и шептал мне на ухо. “Все хорошо, котенок, – повторял он, – все хорошо”, – но ответом ему были крики и попытки вырваться, потому что мне совсем не нравилось, когда меня держали, мне нравилось бродить по комнатам, нравилась свобода. Несколько лет спустя он стал поступать иначе: бросал все свои дела и отправлялся на поиски вместе со мной. Я открываю тумбу под раковиной и закрываю ее – и он делает то же самое с очень серьезным видом, и так продолжается, пока я не открою и не закрою все дверцы в доме, на каждом этаже, а он не повторит каждое мое действие. После этого у меня обычно не оставалось никаких сил, а нужная вещь так и не находилась, и тогда дедушка брал меня на руки и относил в кровать. “Мы все найдем в следующий раз, котенок, – говорил он. – Не переживай. Мы все найдем”.
Теперь, впрочем, все было на своих местах. На кухне – консервированная фасоль и рыба, маринованные огурцы и редис, контейнеры с овсяными хлопьями и высушенной соевой спаржей, стеклянные баночки с синтетическим медом. В шкафу в прихожей – наши зонтики, плащи, охлаждающие костюмы, экранирующие накидки, маски и сумка с вещами первой необходимости (четырехлитровые бутылки с водой, антибиотики, фонарики, батарейки, солнцезащитный крем, охлаждающий гель, носки, кроссовки, нижнее белье, белковые батончики, сухофрукты и орехи); в шкафу в
