Серебряная рука - Джулиана Берлингуэр

Однако военачальники на самом деле прекрасно понимают, что алжирцы не обстреливают их суда из тактических соображений: стрелять первыми для них было бы равносильно самоубийству.

«Какой он маленький», — думают некоторые, взирая с верхних палуб своих огромных кораблей на белоснежный город, будто свернувшийся калачиком в глубине бухты. И сравнивая его с громадой своего флота, напоминающего зубастую пасть гигантской акулы, спрашивают себя: а стоило ли плыть в такую даль, да еще в таком количестве? «В Истанбуле мы взяли бы добычу, которой хватило бы на всех, — озабоченно размышляют они, — а здесь придется довольствоваться крохами да еще постараться не передраться между собой».

Но зато все уверены, что алжирская кампания будет по крайней мере короткой.

— Император покажет, как надо воевать: «Пли!» — и тут же: «Все по домам!»

Именно так воспринимают зажигательную речь, произнесенную императором перед отплытием, когда он пообещал прекрасную прогулку по морю и легкую победу.

И потом, сколько выгод в будущем сулит эта победа! Захватив и тем самым как бы убрав с дороги Алжир, можно будет взять и другие города, расположенные на побережье, которыми не стоит пренебрегать.

С помощью этих и подобных объяснений, угроз и обещаний несметных богатств военачальникам императорской армии почти удается заставить солдат забыть, какое замешательство вызвал у них смех, которым встретили их жители города, вместо того чтобы палить из пушек. И даже впечатление, которое произвела на них ватага ребятишек, беззаботно играющих на крепостной стене города перед заходом солнца, будто это самый обычный день, а не первый день войны. Их оглушительный свист и задиристые крики вперемешку с руганью и бранью, пронзительные гортанные голоса все еще стоят в ушах нападающих.

Необычное для осажденного города поведение жителей беспокоит солдат и офицеров.

Командующие флотом и различными частями армии приходят к выводу, что никакой осады вообще не будет.

«Уж слишком они спокойны. Что-то здесь не так. Может быть, они заключили тайный договор с императором?»

И когда на заходе солнца из Алжира доносятся звуки труб, на императорских кораблях уже никто не сомневается, что разыгрывается фарс: скоро откроются ворота и будут вручены ключи от города.

А это значит, что Алжир сменил флаги и без единого выстрела перешел на сторону императора.

— Но ведь это обман, — говорят самые алчные и кровожадные, рассчитывавшие поживиться во время разграбления города.

— Раз они заключают новый союз, то должны платить. Армия императора разбивается на два лагеря, и бурные споры между ними могут сравниться разве что с неистовой морской качкой. Одни в любом случае жаждут осады и последующего разграбления города, другие, напротив, рады, что не придется рисковать жизнью и готовы довольствоваться деньгами и прочими ценностями, дабы возместить понесенные убытки.

В конце концов одерживает верх мнение, что осада будет ненастоящая, напоказ, и это помогает легче переносить скудное питание, так как официально осада уже началась, а по военным законам во время осады снижается дневной рацион.

— Сегодня немного потерпим, — успокаивают они друг друга, но завтра все будет кончено.

Однако с наступлением темноты в игру вступают женщины Алжира. Всю ночь напролет они то кричат пронзительными, хриплыми голосами со стен, террас и крыш домов, то поют свои заунывные песни. Потом делают короткую паузу, и все начинается снова: крики, плач, пение, молитвы. Когда наступает тишина, солдаты и гребцы, несмотря на неудобства и ужасную жару, пытаются хоть немного поспать, но женщины возобновляют вой и крики. И так продолжается до самого рассвета, когда солдаты императора поднимаются еще более усталыми и разбитыми.

Рассвет застает Анну и Хасана спящими в объятиях друг друга. Анна просыпается первой и остается лежать неподвижно, с ощущением полного счастья. Память после короткого отдыха вновь возвращает ее в мир любви.

Голоса женщин, не дающие спать осаждающим, достигают дворцовых покоев, но, приглушенные многочисленными стенами, коврами, занавесями, кажутся отголосками какого-то религиозного праздника.

Прошедшая ночь была полна нежности, хотя Анна понимала, что Хасана тревожит судьба города.

За те несколько дней, что они прожили вместе, Анна еще не научилась читать по лицу Хасана и не уверена, что сможет когда-нибудь научиться угадывать все его мысли. Да и не хочет, потому что каждый имеет право на свою тайну. Зато она ясно читает на лице Хасана, что он ее любит.

Если бы она была уверена в его любви несколько лет тому назад, когда за нее прислали выкуп, то нашла бы где спрятаться, только бы не уезжать из Алжира. А если бы ее даже схватили и уволокли силой, словно мешок, она, уже живя в Риме, нашла бы много способов вернуться назад. Но Анна не была уверена в его любви и много раз спрашивала себя, что стала бы делать, обнаружив, что раздражает его, или что она ему в тягость или, еще хуже, — заставляет страдать.

Теперь между ними нет никаких недоразумений, нет боязни невысказанных чувств, нет ложной стыдливости и запретных желаний.

Анна всегда знала, что их любовь будет необычной. Однако эта необычность, даже предрешенная заранее, ее не пугала. Любовь всегда необычна. К тому же обыкновенные отношения не всегда самые лучшие. Анна с волнением вспоминает совместные открытия бесконечных возможностей любви, которые дарят им их тела. Никаких недоразумений, упреков, сожалений, только неизбывная радость оттого, что они доставляют друг другу блаженство. Их фантазия неутомима, и нежная любовная игра никогда не вызывает у них чувства усталости или пресыщения.

Но ощущение полного и глубокого счастья порождает и угрызения совести, так как соседствует с тревогой за судьбу осажденного города, положение которого кажется безнадежным.

Проснувшись, Хасан обнимает Анну и спешит в Совет, на крепостные стены, укрепления, обходит город и снова возвращается во дворец, чтобы подняться на смотровую башню, где его друзья, сменяя друг друга, постоянно наблюдают за состоянием неба и ветра.

— Жара усиливается, — говорит Ахмед Фузули.

— Хорошо. Будем надеяться, что она станет еще сильнее.

— Осман, ты счастлив? — спрашивает Анна у своего старого друга, который, напевая, режет на кусочки нугу, приготовленную из винных ягод в той же комнате, где он готовит свои настойки.

— Все мои дети возвращаются домой. Конечно, я счастлив. Посмотри на эту деревянную скульптуру: она появилась ночью на городской стене…

— Да это же из тех забавных головок, что режет Пинар!