Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии - Алексей Герман

— Почему-то все растирают, — бормотал король и вдруг заискивающе уставился на Рэба, стряхивая одновременно со лба пот.

«Никогда он его не выгонит и не казнит», — подумал Румата и, как бы в ответ его мыслям, король поднял голову и позвал:

— Румата, эй! С поварихой сбежал, что ли?!

Румата, уже представляя все, что будет, отбросил плечом здоровенного придворного, и, грум-грум, опять двинулся к королю, и опять шутовски споткнулся. И опять всех насмешил.

— Пей! — крикнул ему король. — Вы там у себя в Ирукане святого Гарана в рабство продали…

Румата принял кубок уже без крышки. Будах мелко кланялся и улыбался именно ему.

— Все пить? — спросил у короля Румата и, не дожидаясь ответа, сделал здоровущий глоток.

Глаза залило слезами, все вокруг сместилось и только через секунду встало на место. Как ни странно, предчувствие беды, сжимавшее шею, ушло.

— Можно повесить, — сипло, в нос сказал Румата, вытирая слезы тонким, очень дорогим платком и бросая его в горшок.

— Почему-то все растирают, — опять забормотал король, выхватил у Руматы кубок, залпом опрокинул в себя.

Слышно было, как он глотает, и затряс головой, протягивая вперед руки и щелкая пальцами.

— Вина, — наконец воздух прорвался в легкие короля. Голос был сиплый, как будто его вытащили из-подо льдины.

Рэба и Румата, столкнувшись, подали кувшины. Король, выпучив глаза, гулко глотал. Красные струи текли по голой груди и животу.

— Все вон… — засипел он.

Гвардейцы сделали боевой разворот и устрашающе обнажили мечи. Арбалетчики в латах высунулись так, будто их там, наверху, держали за ноги.

Придворные, опрокидывая мебель и сбивая друг друга с ног, бросились к дверям. Последней кормилица тащила принца с огромной головой и большими испуганными глазами. Наконец побежал оркестр.

Выскочив из покоев, Румата нырнул за грязную колонну. Он стал хохотать и ничего не мог с собой поделать.

За дальней колонной кто-то так же хохотал, надрывно и с повизгиванием. Кто-то здесь еще мог смеяться, и Румата улыбнулся. Неожиданно дверь опочивальни отворилась. На пороге усталый и строгий стоял дон Рэба. Он потер пальцами глаза.

— Король почувствовал себя дурно. Дон Румата, вы дежурите ночью у покоев принца, — за этими словами слышалась важность, — вам дать еще солдат? Хотя вы сами… двойной соанский панцирь…

Рэба как-то безвольно показал рукой удар, повернулся, и два Серых в полулатах закрыли дверь.

Спектакли эти на Румату не действовали, он пошел к колоннам, надеясь увидеть того, кто мог так смеяться. Но никого там не было, и, отводя рукой клейкую парусину, он направился по непарадному коридору, устланному соломой, вонючему и сырому. Здесь когда-то танцевали, и на стенах остались прелестные фрески, сбитые там, в главных помещениях. Из-под царапин, из-под ссохшейся грязи и навоза, из-под высохших плевков словно высовывались лица, кони. Вот рука, вот доспех. Это было завораживающе красиво. Где-то позади опять раздался смех. Теперь смеялись двое. Но возвращаться Румата не стал. В конце коридора были открыты хозяйственные ворота. Там дежурил Серый офицер, и несколько арбалетчиков хлебали что-то из горшков, сидя прямо на соломе. Два солдата вытягивали из ворот заупрямившегося ослика с раззолоченным, но уже облинявшим хвостом и такими же ушами. Неожиданно хлынул, как рухнул, дождь, закрыв двор, постройки и весь мир плотной серо-серебряной стеной.

— Красота, — сказал арбалетчик. — Совсем домой не пройдем.

Из дождя возник Уно с зонтом. Уно указывал серому офицеру пальцем на Румату.

Ливень прошел. Здесь ливни, как и снега зимой, проходили стремительно, как и возникали. Ливень оставил огромные лужи, по которым рябил ветер. Отовсюду капало, домой Румата ехал на ослике с еще больше полинявшими ушами и золоченым пока еще хвостом. Уно вел под уздцы, ноги Руматы почти задевали лужи, и он то закрывал глаза, мгновенно засыпая, то открывал, и мир то погружался в темноту, то вспыхивал.

Два дона, нетрезвые с утра, дрались в грязи и сами напоминали две огромные кучи глины и помоев. Один душил другого, и тот, кого душили, пытался петь. Темнота, и Румата слышал свой храп.

А вот и его улица. В доме напротив семья уезжала. Ставни закрыты, хозяйка в телеге. Со страхом смотрит на Румату, будто хочет что-то сказать. Сумрачный хозяин верхом и при мече, голые рабы подняли паланкин, из которого высовывались, строили рожи и махали руками дети. Босые рабы в кольчугах и при мечах окружали процессию. Все двинулись одновременно. Рабы бежали бегом.

На своей скамейке, высоко подняв рясы, сидели и беседовали те же два монаха. Знакомая улица на этот раз была чужой и бесприютной. У двойной мощной двери дома Руматы торчал Муга, тоже в длинной кольчуге, тоже на голое тело и с воткнутым в землю двуручным мечом. Когда он улыбался, то улыбался всем своим темным лицом, и тогда виднелся белый торчащий вперед единственный его зуб. Муга и сейчас улыбался, забирая у Уно коня и одновременно отпирая дверь.

— Третья семья съезжает, — сказал Муга и высморкался. — У меня знакомый с Табачной улицы…

— Меч забери, — рявкнул Уно, — опять сопрут.

Монахи на скамейке закивали и заулыбались — что они могли там услышать?

Дом Руматы, старинный и тяжелый, походил на крепость. Шесть лет назад Румате было забавно обставлять его, крепить к старинным идолам боевые арбалеты, стаскивать сюда необыкновенные предметы искусств. Те, за которые нынче вешали и топили в нужниках; те, что делали варвары, жилищ которых никто не видел.

Слуг он купил в порту за один час и странно привязался к ним, не ошибившись. За свою жизнь он не боялся и хитроумные предметы обороны придумывал, в основном, ради них.

Этому веку и этому миру он был не по зубам.

Сбрасывая по пути перевязь с мечами, плащ, золотые наплечники, Румата прошел по изразцовым плитам, сел на грубую, отчего-то всегда сырую скамью. Маленький лысый раб Уно, переживший к своим двадцати годам столько, что и думать зябко, стал стягивать с него сапоги.

Румата увидел и тут же вспомнил королевский подарок — сначала деревянную туфлю на толстой женской ноге, после сырой узел, а уж после открытый рот. Лицо уходило в тень.

Румата подошел к высокой бочке, таких бочек с запасами воды было много в доме. Отдал Уно плавающую дохлую мышь и, сунув голову в воду, забил ногами. Уно пододвинул скамейку, и Румата вроде бы нырнул, распустив руки, кисти и чувствуя, как пузыри из его собственных легких щекочут лицо. Потом вынырнул, через прутья конюшни торчали и фыркали лошади. Уно бил кинжалом подол белой рубашки Руматы и поражался скрипу и искрам.

— Вот тебе Муга, королевский подарок, — сказал Румата открытому рту и сырому узлу. — Женитесь…

— Но король вел-еел. — Из темноты возникло действительно потное краснощекое лицо.

— Я не интересуюсь женщинами, — сказал Румата, прикрыв алмаз на лбу и сам ужасаясь тому, что несет. — Ты-то мылся сегодня? — он поймал Уно за ухо. — Я тебя спрашиваю…

— Водой грехов не смоешь, — объявил Уно, поддерживая восстание, — что я благородный, что ли, мыться?

— Я тебе про маленьких микробов что объяснял? — обозлился Румата.

Уно торопливо обмахнулся большим пальцем:

— Три раза за ночь молился, что вам еще?!

Красивой походкой жениха прошел Муга с двуручным мечом.

— Как не интересуетесь, — королевский подарок смотрела то на Мугу, то на Румату, — а там кто? — и показала наверх.

— Стыда нет, — сказал Уно, обрадовавшись переходу темы, — прогнать, что ли?

Настроение ушло. Румата стряхнул с головы воду, взял грубый кожаный балахон, еще продолжая одеваться, пошел наверх.

— То вам новые простыни, да по две, — ворчал позади Уно.

— Кто видел? — Румата прижал Уно к каменной стене.

— Да все видели… Его величество раз в месяц меняет.

Румата отодвинул котел на цепи: в котле масло, обольешь лестницу — не поднимешься.

— Думай быстрее, хотя бы дети будут, — рявкнул он сырому узлу и открытому рту с верхней площадки лестницы вниз, — а то, Муга, продай ее в порт.

Визг снизу слился с гнусным скрипом несмазанных петель.

На краешке огромного варварского кресла сидела девочка лет пятнадцати, мокрая, потому что шла в дождь и тоже с узлом. Скуластая, плотная и довольно красивая. Она встала, и узел тяжело грохнулся с ее колен. Будто был железом набит.

— Брат ночью затащил в дом какого-то человека, длинного и слабого, — сказала девочка без выражения, — брат теперь командир серого кулака, это пять солдат. Длинного били всю ночь, все кровью забрызгали, и он страшно кричал. Мы с отцом плакали, но боялись выйти… И я пошла к тебе. Это твой раб? — она кивнула на дверь.

— Я уже запутался…

Румата подошел к тяжелому окну.