Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932 - Юрий Фельштинский

После того как я ознакомился с тезисами Радека, я не скрывал ни от их автора, ни от других товарищей свое отрицательное мнение о тезисах. В статьях и речах, вышедших брошюрами, а позже и целыми книгами, я неоднократно формулировал свою оценку положения в Германии, не имевшую ничего общего с тезисами Радека. Эта оценка, сложившаяся у меня примерно с июля 1923 года, в основных чертах осталась неизменной до сегодняшнего дня. Сюда я включаю, разумеется, оценку политики Брандлера, зиновьевской фракции Коминтерна и пр.

Замечательно то, что ни один из членов зиновьевской клики не пользовался в России против меня моей подписью под тезисами Радека, ибо мое отношение к брандлерианцам было слишком хорошо известно: в течение сентября 1923 — января 1924 г. Зиновьев и Сталин даже защищали Брандлера от моих, будто бы несправедливых, нападок. Но гораздо важнее другая сторона, которая, по-видимому, улетучилась из Вашей памяти: при всей своей ошибочности относительно прошлого, резолюция Радека заключала в себе важнейшее предостережение относительно будущего: она устанавливала, что непосредственно революционная ситуация осталась позади, что наступает период оборонительных боев и подготовки к новой революционной ситуации. Это был в моих глазах центральный пункт. Между тем резолюция Коминтерна продолжала направлять курс на вооруженное восстание. Отсюда выросла злосчастная политика ультралевизны 1924–1925 гг. Если бы я присутствовал на пленуме и если бы от моего голоса зависело принятие той или другой из двух резолюций, я голосовал бы за резолюцию Радека, несмотря на всю ее ошибочность в отношении прошлого. Вы же, тов. Трэн, голосовали за резолюцию Коминтерна, причинившую величайшие бедствия и опустошения. Вот почему Вы вряд ли являетесь наиболее подходящим обвинителем даже по отношению к плохой резолюции Радека.

Вы, конечно, не могли знать в 1924 г. закулисной истории резолюции Радека. Вы имели право в тот момент придать преувеличенное значение моей подписи под тезисами Радека, не сопоставляя их с тем, что я лично говорил и писал по тому же вопросу. Но с того времени прошло почти восемь лет. Все важнейшие документы давно опубликованы на всех языках. В моей французской книге о Коминтерне[582] сказано все основное по поводу политики брандлерианцев в 1923 году.

Я спрашиваю Вас: что Вы хотите выжать теперь, осенью 1931 года, из случайного эпизода с моей подписью под тезисами Радека? Попробуйте самому себе ответить на этот вопрос ясно. Попробуйте Ваш ответ формулировать письменно.

Вы настойчиво ссылаетесь, далее, на мое заявление о том, что во всех основных вопросах, где у меня были разногласия с Лениным, Ленин был прав против меня. Такое заявление имеется в платформе оппозиционного блока 1926 года[583]. Вы, как и Зиновьев, пытаетесь, прямо или косвенно, сделать из этого заявления тот вывод, что в той критике, которую Вы и Ваша фракция направляли против меня в течение 1924–1927 гг., Вы были правы, если не полностью, то хоть отчасти.

И здесь, опять-таки, я начну с «признания своей ошибки». И на этот раз ошибка имела не принципиальный характер: она полностью и целиком остается в плоскости внутренней фракционной тактики.

В общей своей форме мое заявление о том, что Ленин был прав против меня, является безусловно правильным. Я его сделал без малейших насилий над своей политической совестью. Не Ленин пришел ко мне, а я пришел к Ленину. Я пришел к нему позже многих других. Но, смею думать, я понял его не хуже других. Если бы дело касалось только исторического прошлого, то я не сделал бы из своего заявления никаких изъятий. Недостойно было бы памяти Ленина и вместе с тем было бы ниже моего достоинства, если бы я пытался теперь, когда Ленина нет больше с нами, доказывать из простой амбиции, что в таких-то вопросах я был прав против Ленина.

Тем не менее я жестоко сопротивлялся той декларации, за которую Вы теперь так жадно хватаетесь. Почему? Именно потому, что я предвидел, что за мое заявление могут ухватиться те, которые были и остаются одинаково не правы, как против Ленина, так и против меня. По вопросу моих разногласий с Лениным зиновьевская фракция, и ее французская секция в том числе, написали множество теоретически вздорных, политически реакционных, в значительной мере клеветнических страниц. Моим признанием правоты Ленина Зиновьев хотел хоть отчасти прикрыть прошлую преступную «идеологическую» работу своей собственной фракции против меня.

Положение Зиновьева в это время было поистине трагично. Вчера еще признанный вождь антитроцкизма, он сегодня склонился перед знаменем оппозиции 1923 года. На заседаниях ЦК все ораторы по всем вопросам бросали ему в лицо его вчерашние заявления, на которые он ничего не мог ответить. То же делала изо дня в день «Правда». С другой стороны, передовые петроградские рабочие, зиновьевцы, которые приняли борьбу с «троцкизмом» честно и всерьез, никак не могли примириться с внезапным поворотом на 180°. Зиновьеву грозила опасность остаться без лучших элементов своей собственной фракции.

В этих условиях ряд товарищей из оппозиции 1923 года настаивал передо мной: «Дайте Зиновьеву какую-нибудь общую формулу, которая позволила бы ему хоть отчасти защититься от ударов сталинцев, с одной стороны, и напора его собственных питерских единомышленников, с другой». В принципе я [не] возражал против такого рода оборонительной формулы, но с условием: чтобы она не заключала в себе никаких принципиальных уступок с моей стороны. Борьба вокруг этого вопроса длилась в течение недель. В последний момент, когда нужно было уже подавать готовую платформу в ЦК, у нас с зиновьевцами произошел, именно на вопросе об интересующей нас формуле, прямой дипломатический разрыв.

Мы готовились подать платформу самостоятельно от имени фракции 1923 года. Нашлись, как всегда, посредники. Вносились изменения и поправки. В нашей собственной группе (1923) решено было сделать зиновьевцам уступку. Я голосовал в нашей группе против уступки, находя ее чрезмерной и двусмысленной. Но я не порвал на этом вопросе ни с центром своей группы, ни с зиновьевцами. Я предупредил, однако, моих друзей, что, пока дело будет касаться исторического прошлого, я вопроса поднимать не буду. Но как только он встанет как программный или политический вопрос, я, разумеется, буду отстаивать теорию перманентной революции. Так я позже и поступил.

Вот что было на самом деле. Теперь Вы это знаете. В свое время Вы не могли этого, разумеется, знать. Но после 1926 года много воды утекло. Прошел опыт китайской революции. Вскрылось со всей ясностью, что единственной антитезой теории национального социализма является теория перманентной революции. Тот же вопрос встал применительно к Индии и получил, в частности, проверку на теории «двухсоставных партий»[584]. Сейчас проблема перманентной революции развернулась перед нами на арене Пиренейского полуострова. В Германии теория перманентной революции, и только она, противостоит теории «народной революции». По всем этим вопросам левая оппозиция высказалась с полной категоричностью. Я, в частности, давно объяснил в печати ошибки русской платформы 1926 г., поскольку эта платформа заключала в себе уступки зиновьевцам.