Поворот Колеса - Тэд Уильямс

— Мы пока что не собираемся останавливаться, — сказала Мириамель, которой не очень нравилась перспектива провести ночь с незнакомцами.

Саймон посмотрел на нее.

— Ты была больна, — сказал он.

— Я могу ехать дальше.

— Наверное, можешь, но зачем отказываться от крова хотя бы на одну ночь? — Он повернулся, чтобы посмотреть на мужчину и женщину, потом подъехал поближе к Мириамели. — Это, может быть, последняя возможность укрыться от дождя и ветра, — сказал он тихо. — Последняя, до… — Тут он замолчал, не желая даже шепотом упоминать цель их путешествия.

Мириамель действительно устала. Она поколебалась еще немного, потом кивнула.

— Хорошо, — сказал Саймон и снова повернулся к мужчине и женщине, — мы будем рады приюту.

Он не назвал незнакомцам их имен; Мириамель молча одобрила хотя бы такую меру предосторожности.

— У нас нет ничего, подобающего таким важным господам. — Лицо Гуллейн когда-то можно было назвать добрым, но тяжелые времена и страх сделали кожу дряблой, глаза скорбными. — Не годится вести их в наш простой дом.

— Молчи, женщина, — сказал ее муж. — Мы сделаем что сможем.

Казалось, она хотела что-то еще сказать, но только покачала головой и сжала губы в горестную прямую линию.

— Что ж, значит, решено, — отрезал он. — Пойдемте, здесь недалеко.

Быстро обсудив это между собой, Саймон и Мириамель спешились, чтобы идти рядом с их хозяевами.

— Вы живете здесь, в Хасу Вейле? — спросил Саймон.

Мужчина издал короткий смешок.

— Совсем недавно. Мы жили в Фальшире.

Мириамель помедлила, прежде чем задать интересующий ее вопрос:

— А… вы были огненными танцорами?

— К нашему сожалению.

— Это могущественное зло. — Голос Гуллейн был хриплым от переполнявших ее чувств. — Вы не должны иметь никаких дел с ними, моя леди, или с тем, к чему они прикоснулись.

— Почему эти люди преследовали вас? — Саймон машинально коснулся рукоятки меча.

— Потому что мы ушли, — сказал Ролстен. — Мы не могли больше этого выносить. Они просто бесноватые, но, как и собаки, в своем безумии могут причинять зло.

— Но убежать от них непросто, — добавила Гуллейн. — Они свирепы, и они не отстанут от вас. И они везде, — добавила она, понизив голос, — везде.

— Во имя Искупителя, женщина, — зарычал Ролстен. — Зачем ты их запугиваешь? Ты же видела, как этот рыцарь управляется с мечом. Им нечего бояться.

Саймон гордо выпрямился. Мириамель улыбнулась, но взгляд на потемневшее лицо Гуллейн заставил улыбку погаснуть. Может быть, она права?

Может быть, они могут встретить и других огненных танцоров? Может, завтра лучше сойти с дороги и ехать по более безопасным местам?

В ответ на ее невысказанные мысли Ролстен остановился и махнул рукой в сторону тропинки, отходящей от Старой Лесной дороги и поднимающейся вверх по склону.

— Мы устроились там, наверху, — сказал он. — Не годится быть слишком близко к дороге, где дым может привлечь к нам гостей менее желанных, чем вы двое.

Они последовали за Ролстеном и Гуллейн вверх по узкой тропе. Несколько поворотов — и старая дорога исчезла внизу, под покрывалом верхушек деревьев. Это был долгий и крутой подъем между могучими деревьями, и темные плащи их провожатых было все труднее различить в сгущающихся сумерках. Когда Мириамель подумала, что луну они увидят раньше, чем дом, Ролстен остановился и приподнял толстую ветку сосны, преградившую им путь.

— Это здесь, — сказал он.

Мириамель провела свою лошадь вслед за Саймоном и оказалась на широкой поляне. В центре ее стоял бревенчатый дом, простой, но на удивление большой. Из дыры в крыше поднимался дымок. Мириамель была поражена. Она повернулась к Гуллейн, внезапно охваченная дурными предчувствиями.

— Кто еще здесь живет?

Женщина ничего не ответила.

Принцесса заметила движение на пороге дома. Через мгновение на черной утоптанной земле перед дверью возник низенький с короткой шеей человек, одетый в белую рясу.

— Вот мы и снова встретились, — сказал Мифавару. — Наша беседа в таверне, к несчастью, быстро прервалась.

Мириамель услышала, как чертыхнулся Саймон, выхватывая из ножен меч, увидела, что он дергает поводья ее лошади, пытаясь развернуть ее.

— Не надо, — сказал Мифавару.

Он свистнул, и еще полдюжины белых фигур возникли из темноты по краям поляны. В сумерках они казались призраками, рожденными старыми деревьями. Некоторые натянули луки.

— Ролстен, ты и твоя женщина, отодвиньтесь. — Голос лысого человека звучал почти любезно. — Вы выполнили то, за чем были посланы.

— Будь ты проклят, Мифавару, — крикнула Гуллейн. — В день Взвешивания ты сожрешь свои кишки вместо колбасы!

Мифавару раскатисто рассмеялся.

— Вот как? Отойди, женщина, пока я не приказал пустить в тебя стрелу.

Муж уже тащил ее прочь, но Гуллейн, с глазами полными слез, повернулась к Мириамели:

— Простите нас, моя леди! Они снова поймали нас. Они нас доконали!

Сердце Мириамели было холодным как камень.

— Чего ты от нас хочешь, трус? — спросил Саймон.

Мифавару снова хрипло засмеялся.

— Мы ничего от тебя не хотим, юный господин. Хочет только Король Бурь. А чего он хочет, мы узнаем нынче же ночью, когда отдадим вас ему. — Он махнул остальным белым фигурам. — Свяжите их. У нас еще много дел до полуночи.

Когда первый из подошедших огненных танцоров схватил его за руки, юноша повернулся к Мириамели, и лицо его было исполнено ярости и отчаяния. Она знала, что он хотел бы сражаться и заставить их убить себя, но боялся из-за нее.

Мириамель ничем не могла помочь ему. У нее внутри не осталось ничего, кроме сдавившего горло ужаса.

7 ИСПОВЕДЬ

К невесте юноша пришел

Весь в золоте кудрей,

Откинул черный капюшон

И улыбнулся ей.

— О леди милая, скажи,

Что сделать должен я,

Чтоб стала ты невестой мне,

Прекрасная моя.

Сказала девушка в ответ,

Надменности полна:

— Таких даров на свете нет,

Чтоб стоили меня.

— Ну что ж, — ответил он тогда,

— Уйду я до поры.

Но пожалеешь ты еще,

Что не взяла дары.

Сегодня гонишь ты меня,

Но знай: когда-нибудь,

Уже согласья не спрося,

Я за тобой вернусь.

Я Смерть зовусь,

И не забудь:

Я за тобой вернусь.

Это было бесполезно. Ее песня не могла заглушить звуков странного причитания, которое, казалось, предвещало столько несчастий.

Песня тянулась, и Мегвин пристально смотрела в огонь. Ее губы так потрескались от холода, что было больно петь. Уши горели, голова болела.