Колосья под серпом твоим - Короткевич Владимир Семенович

Дождь шел улицами и площадями города.

— Вам жаль нас, — сказал Алесь. — Вы показываете нам ту арку. А сами вы думаете о том же, что и раньше… Да как вам могло показаться, что мы хотим другой дороги?! Мы мечтаем прожить всю жизнь, как вы, чтоб даже не только отстрадать за свою любовь, но и пойти еще дальше… умереть за нее. Вы думаете, они нас испугают своими цепями? Чепуха!

VIII

Огромная аудитория университета взорвалась смехом. Немного подслеповатый, еще совсем не старый Платон Рунин решил, что это результат его очередной шутки, и с наслаждение повторил ее:

— Так они и сказали, келарь Арсений, скарбничий Снетогорского монастыря Иона и игумен Мартирий. Враги одолевают, лезут, а они: «Не бойтесь, православные! Матерь божья идет на помощь!» Разве вы не видите в этом трогательного простодушия, несгибаемой веры и богоносности, столь свойственных славянам? Единственная душа в мире осталась не развращенной идеями гнилой демократии и уродливыми взглядами на одинаковость людей — не перед богом, нет, а здесь, на земле! Это душа славянская. Скажите, разве есть в мире еще что-то, кроме этой души, разве есть еще что-то способное противостоять грязным потокам, что разливаются по земле?… Мутным волнам мусульманского, галльского, австрийского, польского, жидовского моря? Нет!.. «Не бойтесь, православные! Матерь божья идет на помощь!»

Аудитория снова одобрительно зашумела. Рунин посчитал, что нашел ключ к душе большинства студентов. Обычно полупустая, аудитория сегодня не имела ни одного свободного места. Профессор смотрел на бесконечный амфитеатр и видел, как сквозь вуаль, розовые пятна лиц.

…Хохот катился пока еще робкими волнами. Студенты наконец начали понимать, почему сегодня по бесконечным коридорам университета ходили три парня с подозрительно спокойными лицами и шептали: «На лекцию Рунина… На лекцию Рунина…» У двери в маленькую комнатку, что выше скамеек, на антресолях стоял студент, прикрывая дверь спиной. Эта четверка что-то задумала и смогла, по-видимому, сохранить тайну, потому что надзиратели даже не заходили в непривычно набитую аудиторию.

Из любопытства пришли студенты и с других факультетов. Ожидали — и не ошиблись в своем ожидании.

Недавно из-за Рунина выгнали из университета троих студентов — русского и двух поляков, — выдав им волчий билет. Выгнали за глупость, за обычное озорство. Повернули дело так, как будто хлопцы богохульствовали.

— Традиционность и благородный консерватизм верований, обычаев, одежды, психики, способов вести хозяйство… даже таких, казалось, мелочей, как кухня и быт, — вот что служит для познания славянина. И потому славяне от Лабы до Черногории, от Бауцена до Камчатки должны слиться в один народ под властью сиятельного дома Романовых.

Аудитория ошеломленно утихла. Рунин решил, что студентов поразила новизна этой давно сгнившей идеи.

— Так вот… Славянский консерватизм есть самое благородное, трогательно и приятное явление на земле…

Такого молчания, которое воцарилось после этих слов, наверно, не бывало в здании «двенадцати коллегий»[136] с самого дня его постройки. Все ряды амфитеатра смотрели в сторону двери.

Удивленно раскрытые рты, круглые глаза.

Из двери появились «консервативные славяне». Их было двое, и консервативными они были до умиления.

В вышитых посконных рубахах, подпоясанных ткаными поясами, в сермяжных порточках и в новых, белюсеньких онучах, светлые ликами и волосами, они спускались по ступенькам на средину амфитеатра, к пяти свободным местам, которые, очевидно, специально были не заняты, и на их ногах победно скрипели пахучие, новенькие лубяные лапти.

На сгибе локтей у них висели зеленые ивовые лукошки, на поясах — гребни, кресива и дощечки, которыми в глухих мазурских деревнях чешут голову.

Сероокие, светловолосые, иконописные, с вишневыми губами и неестественно розовыми щеками, они очень напоминали опереточных пастушков.

— …Рождение панславистской идеи назрело, — метал пламенные слова подслеповатый Рунин. — Дальновидность этой идеи и расширение ее свидетельствуют о том, что славянам давно время занять первое среди всех место, надлежащее место…

«Славяне» наконец заняли «надлежащее место», широко рассевшись на свободной скамье.

Алесь и Грима, словно по команде, открыли крышки лукошек, собираясь, наверно, «всасывать мудрость».

— …разольется вместо всего этого поток нашей традиционности, стойкого монархизма и православной веры. Воссоединенные славяне возьмут в свои руки наследие дедов — Малую Азию, Царьград и проливы. На святой Софии снова встанут кресты, а на воротах засверкает Олегов щит. Патриархи Антиохии и других… городов поведут дальше дела христианства на своих землях, Палестина наконец получит законного хозяина. Разве не глупость, в самом деле, что гроб господень находится в руках язычников?! Монастыри с мудрыми Несторами и Пименами вместо капищ…

— Смотри, — шепнул кто-то.

«Славяне» достали из лукошек «свитки пергамента», склеенные, видимо, из бумажных листков, кожаные чернильницы и гусиные перья, возвели очи к небу и, пробормотав «молитву», начали покрывать бумагу затейливой вязью, не забывая о краской краске для заглавных букв. Хартии с тихим шелестом сползали на пол.

Студенты наконец начали понимать, что здесь происходит. Месть-таки пришла. Неожиданная, пародийная, злая. Молодцы! Не выдержало, значит, у людей сердце. Есть настоящие парни, которые не позволят даже маленькой подлости уйти без возмездия.

Кое-где по рядам снова начали прыскать со смеху.

Должен был произойти грандиозный скандал, и лишь ощущение этого сдерживало пока аудиторию от гомерического хохота.

— И что же? — театрально поднял руки профессор. — На пути благородной идеи, чувствуя ее опасность, встали ее враги. Турки, сардинцы, французы, англичане… Но не только они. Против идей прежде всего восстала измена! Измена, которую тайно несли в сердце наиболее неистовые элементы общества. Всех их объединяло забвение принципов народной морали и забвение народных традиций, гнилое западничество, которое завели у нас Белинский, Герцин и К0, погоня за сомнительными и подозрительными новшествами…

Два «консервативных славянина» достали огромные монокли и ловко поднесли к глазам.

Кто-то в последних рядах захохотал.

— …погоня за модными течениями чужой философии, погоня за социалистическим бредом… Предатели выступили против необратимого и закономерного высшей закономерностью исторического процесса — процесса образования единого панславянского народа…

«Консервативные славяне» решили подкрепиться. Из лукошек появились потрескавшиеся и тугие, как резина, каленые яйца, ломтики сала, две бутылки с клюквенным квасом и, наконец, горшочек с кашей.

«Славяне» ели яйца и запивали их квасом, который оставлял под носом красные усы. Ели сало, вытирая руки о подстриженные «стрехой», на купеческий манер, волосы.

Теперь смеялись, зажимая рты, десятки людей.

— Украинофильство, которое подогревают австрийские агенты… Это дело с Шевченко и какой-то Наталкой Полтавкой во главе… Ограниченное число фантазеров, которые считают, что Малороссия, малороссы являются чем-то особенным со своим неразвитым наречием своими чумаками и могут существовать, не испытывая нужды в общем славянском отечестве, императоре и восточном православии…

Грима смотрел на горшочек каши с безграничным удивлением. Вид у него был такой, что ближние ряды грохнули смехом. Грима недоуменно посмотрел на них. Хохот усилился.

Посчитав это реакцией на свой непревзойденный юмор, профессор перешел на пафос:

— Как у немцев Германия превыше всего, так у нас наш государь превыше всего. И мы имеем полное право крикнуть: руки прочь, и да будет наш народ с его государем, вершителем судеб народов!

Всеслав наконец догадался, как быть с кашей. Вынул из глазницы монокль и начал черпать им кашу.