Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

– Вашу свободу я не стесняю. А отвечать за что-то все равно приходится, если вы люди, а не жужелицы.

– Полегче, босс, полегче! – нахмурился парень, напружив крепкие свои мускулы.

– А то что будет? – лениво усмехнулся Ганин.

– Вздую, вот что. Не погляжу, что вы тут шишка.

– Страшно-то как! Толя, не вмешивайся! – остановив выжидательно посмотревшего на него шофера, сказал Ганин. Разогретый выпитым коньяком, вскочил, потянул парня за уши. – Вставай, хомяк! Покажи, на что ты способен!

Парень, как ласка, метнулся в сторону, в падении зацепил ногой Ганина. Это был классный, но чуточку замедленно проведенный прием. Ступня непонятно как оказалась вывернутой, и, вскрикнув от боли, парень застонал и сдался.

– Так и инвалидом остаться недолго, – проворчал он, оттирая ступню. – А бичам пенсия не полагается.

– Мы это обсудим с тобой. Завтра в семь ноль- ноль.

– Кконец света, – осуждая, покачал головою бич в очках. – Ленка обротали.

– Спели бы вы, ребятки! – попросил Ганин. – Петь-то, наверно, умеете?

– За вокал у нас ответственный Сирано, – сказал Ленок. – В просторечии Мошкин.

Наскочила шаловливая тучка, брызнула легким дождичком, где-то далеко, на востоке, пробежала змейкою молния, и установилось краткое затишье в природе. Даже комары замолчали, не зная, что петь им между жарой и предгрозьем. Зато слышнее стали бульдозеры, крушившие мелколесье, сдирающие кожу с земли. Они, словно древние чудовища, тоскующие от своей безмерной мощи, совершали однообразные, заученные движения – вперед, назад, – ломали и рвали все, что встречалось на пути, помалу продвигались вперед, не испытывая от этого никакой радости. Одинаковые глаза их, в которых не было ни разума, ни печали, видели все вокруг и не отличали плохое от хорошего. Да и что плохое могло быть в природе, кроме насилия, совершаемого над ней человеком?

– Красиво, у? – спросил Ганин, указывая на развороченные груды земли, на измятые кустарники, пни, выворотины, в которые вгрызались клыками железные доисторические звери, словно искали в глубинах земли кем-то захороненный клад.

– Скорее глупо. Глупо и бесхозяйственно, – пожал узкими костлявыми плечами третий бич, почти не принимавший участия в разговоре. Стакан перед ним был полон.

– Что?! – изумился Ганин, сдернул с него очки, заглянул в холодные близорукие глаза, снова напялил и, оторвав от палубы его худенькое, сухощавое тельце, переспросил: – Что ты хотел сказать?

– То, что сказал: глупо, – брезгливо стряхнув с себя руки Ганина, повторил очкарик. – Крушите лес... горы земли нарыли... а вон там, вон, смотрите! болотце сужается. Мосток пробросить – километров пять выгадаете.

– А ты... – снова схватил его за плечики Ганин, тряхнул что есть силы и закричал: – Сукин ты сын! Люди силы понапрасну гробят, а ты тут пупок, греешь. Сказал бы сразу!

– И вы меня послушались бы?

– Если толково, отчего ж не послушаться?

Ганин ценил думающих людей независимо от того, какое положение они занимали, отыскивал их, помогал стать на ноги, потому что и сам прошел нелегкую жизненную школу. Людей безнадежных для него не существовало, если эти люди имели ум и волю. Когда-то он и сам мог пропасть, спиться или сгнить где-нибудь на тюремных нарах. Однако нашлись добрые люди, которые помогли ему понять, что самые обычные дела могут быть необычными, если ты вкладываешь в них всю свою душу. Благодарный им вовеки, Ганин приказал высечь имена своих покровителей на островном монументе. Если б не они, Ганин никогда не стал бы теперешним Ганиным, воле которого подчинено все вокруг.

– Ваша фамилия? – взглянув на часы, быстро спросил Ганин.

– Нохрин. Нохрин Вениамин Павлович.

– Какая профессия?

– Дорожник. Техникум кончил.

– Мастером ко мне пойдете?

– Я уже был в отделе кадров... отказали. Говорят, летун.

– А почему летаешь?

– Ищу толкового начальника.

– Ну что ж, на этот раз тебе повезло, Вениамин Павлович. Меня относят к разряду толковых. Или ты не согласен?

– Ссогласен. Сс этим я ссогласен.

– Знакомство состоялось, и я рад, – подытожил Ганин и снова взглянул на часы. – А теперь ступайте. Мне нужно побыть одному.

Толя, преданно ловивший каждый знак своего начальника, с готовностью начал выталкивать бичей с баржи.

– Не трожь, – собрав манатки, сказал Ленков. – Мы и сами не без понятия.

Душа человека вечно жаждет, и напоить ее невозможно. Кажется, полна до краев, но вот опять начинает сохнуть, трещать, лопаться, болеть от неутоленности, опять гонит тебя куда-то, выстреливает, словно из катапульты. И – летишь, не зная, где упадешь, и легкими ли ушибами отделаешься или разобьешься в лепешку.

Ганина часто бросало, и доставалось бокам изрядно, но как бы то ни было он старался программировать свое близкое и далекое будущее и, по возможности, следовать этой программе. Отклонения – в худшую и в лучшую сторону – случались почти всегда, но он не