Жена самурая (СИ) - Богачева Виктория

Он помассировал переносицу, пытаясь сосредоточиться. Столько времени прошло с тех пор. Он помнил, как разозлился и ударил мужчину, как велел ему убираться, как приказал Масато найти нового лекаря — на сей раз достойного. А после он уехал в Камакуру и никогда не вспоминал о старом лекаре до настоящего момента. Не было нужды вспоминать.

— Он остался в поместье и помогал нашему лекарю с грязной работой, — решившись, Мамору нарушил неловкую, гнетущую тишину.

Он кожей ощущал раздражение господина и, приготовившись к возможному удару, коротко втянул воздух сквозь зубы и напряг тело. Такеши дернулся, когда самурай заговорил, и сжал воздух пальцами здоровой руки. Кого ему было винить кроме себя?

— Ханами, будь добра, завари чай, — контролируя каждое слово, нарочито медленно и спокойно попросил Такеши.

— Простите! Мы не пригласили вас в дом! — она всплеснула руками, опомнившись, и торопливо посторонилась.

Он покачал головой, показывая, что не за что извиняться. В первые минуты ему было не до того; сейчас же ему требовалось успокоиться и все обдумать. Хотелось, конечно, отыскать убийцу своих детей и снести ему голову без лишних слов. Но если Такеши и научился чему-то, так не принимать поспешных решений и взвешивать каждый свой шаг.

Мамору раскрыл перед ними двери комнаты, в которой в его семье обычно проходили трапезы, и остался на месте, когда Такеши вошел в нее.

— Садись со мной, — сказал Минамото, расположившись за низким столом и заметив, что его самурай все еще стоит подле дверей.

Помедлив считанные мгновения, Мамору шагнул вперед и опустился на татами напротив.

Ханами сама заварила для них чай и сама подала, разлив по небольшим чашкам и поставив на стол традиционные сладости. Кивком головы Такеши велел ей задержаться и остаться с ними в комнате. Рассеянно катая чашку правой ладонью, он размышлял о словах Ханами.

— Тот… человек не покидал поместье?

— Ни разу за последние пару лет. Я спросил нашего лекаря, и он сказал, что видит Риоко каждый день. Он бы заметил его отсутствие, — Мамору пригубил чай.

— Письма?

— Я обыскал все, господин. Ни одного письма, ни одного клочка, который выглядел бы подозрительно. Но травы для лекаря всегда заказывал только он. И больше никто. Никогда. Мы проверили несколько раз.

Такеши нахмурился. Когда он узнал, что Наоми намеренно травили, то сразу же подумал о причастности старика Асакура. Только старику было выгодно травить детей Наоми — чтобы добиться для себя наиболее выгодных условий по брачному договору. И тот преуспел. Не только забрал у Такеши все поместье Токугава, но и вынудил его согласиться на убийство одного из советников Хиаши-самы. Которое далось ему немалой кровью. Полученная тогда рана заживала крайне медленно и по-прежнему терзала Такеши.

Старик Асакура добился всего, чего мог желать, действуя через Такеши. Всего.

— Нужно его допросить, — сказал Такеши. — Пусть расскажет, кто за ним стоит. Найди и запри его. Только очень тихо. Никто не должен знать. А после перетряхни его вещи еще раз. Ищи ценности, деньги… что-угодно! — допив оставшийся чай одним глотком, велел Такеши. Он поднялся с небольшой заминкой и без былой плавности — сказывалась рана, и Мамору с Ханами встали следом. — Я поговорю с ним завтра.

А сразу после этого он отправится за своей женой и дочерью. Им пора возвращаться домой.

Глава 51. "С тобой я мир обрёл в разгар войны"

Наоми и Хоши провели в монастыре всю оставшуюся осень и зиму, четыре месяца без пары недель.

В монастыре Наоми чувствовала себя спокойно. Она словно наконец избавилась от постоянного давления и тревоги, от горечи, витавшей в воздухе поместья и оседавшей у нее на губах. В полном одиночестве она бродила по территории монастыря, слушала сперва шорох и хруст опавшей листвы под ногами, а после — скрип снега, на который та зима выдалась щедрой. В тишине, в каком-то безвременье, предоставленная самой себе, Наоми много думала и полушепотом вела с собой продолжительные беседы.

Время текло плавно, и она не чувствовала его ход. День сменялся днем, и каждый из них был похож и одновременно не похож на предыдущий, потому что с каждым новым рассветом ее боль уменьшалась, а раны — затягивались.

В монастыре под присмотром самураев жили мальчишки, чьи отцы, также входящие в самурайское сословие, погибли, и в семье не осталось никого, кто мог бы обучить их воинскому искусству. Таких детей забирали себе монахи-воины и растили их, пока им не наступала пора взять в руки оружие мужчины и не уйти из монастыря, чтобы служить своему господину.

Первые недели Наоми не могла смотреть на мальчишек без боли и подступающих к горлу рыданий. Каждый раз она представляла своего сына — сына, которого не родила, — и ей казалось, что у нее вот-вот разорвется сердце. Но время шло, и ее боль, как ни странно, уменьшалась, и однажды Наоми провела наедине с окружившими ее мальчиками целое утро, рассказывая им о клане Минамото и прошедшей войне, и ни разу не почувствовала, что готова разрыдаться. И сердце, грозившее разорваться, билось спокойно и размеренно, и дыхание не перехватывало от жалящей боли в груди.

То, что ее уничтожало, не давало дышать, спать, есть, постепенно превратилось в тоску и горечь на языке, в тяжесть на сердце, которая болела и всегда будет болеть, но с которой она сможет жить; в ношу, которую она сможет вынести.

И спустя несколько недель после их прибытия Наоми спокойно наблюдала за своей дочерью, бегавшей по монастырю не только среди мальчишек, но и наравне с ними.

— Хоши-чан выглядит очень довольной, — как-то сказал ей Масато.

Он обычно сопровождал ее всюду, куда бы она ни пошла, и в то утро Наоми долго стояла на открытой террасе и, кутаясь в плащ, наблюдала за детьми. На землю медленно падал пушистый снег, но ни мальчишки, ни Хоши будто не чувствовали ни его, ни холода, затеяв под присмотром старших монахов потасовку на гибких бамбуковых палках.

— Было бы странно, если бы она не была довольна, — хмыкнула Наоми в ответ.

Новости достигали монастыря всегда с большой задержкой — или же по приказу Такеши с большой задержкой их сообщали ей — Наоми не знала и не хотела знать. Против своего обыкновения муж писал ей хоть и редко, но обстоятельно. Он рассказывал, чем закончился визит Асакура и о заключенном между кланами новом соглашении; говорил о встречах бакуфу в Камакуре и о том, как поместье переживает осень и зиму; интересовался, хорошо ли ей в монастыре.

Проходили недели после события, прежде чем его отзвуки долетали до нее — со слов Масато, разговоров между монахами-самураями или же из писем Такеши. Именно так она узнала, что был убит один из ближайших советников Хиаши-самы.

Шло время, и Наоми настолько привыкла, настолько полюбила это место, что даже немного растерялась, когда ранней весной, как только сошел снег, и по высохшей на холодном солнце земле могла проехать, не увязнув, рикша, Масато принес Наоми и Хоши радостные вести: очень скоро они отправятся домой.

Такеши приехал за ними сам, и ради этого ему пришлось сделать долгий крюк в пару недель. Завидев отца, Хоши бросилась к нему и влетела в объятия, едва тот успел спешиться с лошади. Прибывшие с ним самураи старательно отворачивались и отводили взгляды, пока девочка восторженно верещала, захлебываясь в захлестнувших ее чувствах.

Встреча с Наоми прошла, конечно же, более сдержанно и спокойно, но, обнимая жену, Такеши так сильно сдавил ее в руках, что заставил тихо охнуть.

Внимательно смотря на нее, замечая и ее румянец, и вернувшийся блеск глаз, Такеши не мог не подумать, что время вдали от поместья действительно пошло ей на пользу. Он оказался прав, тогда почему же чувствовал легкую горечь?

Только вдали от поместья или еще и вдали от него?..

Наоми выглядела отдохнувшей и свежей, словно наступающая весна. Светло-серое, жемчужное кимоно подчеркивало сияние ее кожи и оттеняло насыщенно-зеленый цвет глаз. Ушла ее болезненная худоба, ушло ощущение, что о скулы и подбородок можно порезаться. Но — что важнее всего — из взгляда ушла звериная тоска и горечь.