05-Мой престол - Небо (Дилогия) - Сергей Абрамов

Рано было для приказа.

Мать Мария уже не плакала. Она застыла каменным изваянием, смотрела на сына, и глаза ее были пусты и сини, как небо в полдень над Галилеей. Она сейчас не жила — как и сын. Она сама себе отдала приказ. Мария из Магдалы стояла сзади, обняв мать Марию и прижав к себе: боялась, что та упадет. И ученики переживали не лучший момент в своей жизни. Петр чувствовал их всех своим проклятым несчастным носом, он знал, как называлось их состояние, классики литературы давно назвали его красивым термином — «смятение чувств», но для обоняния Петра это «смятение» казалось чрезмерным.

Никогда он так скверно себя не ощущал. Впору самому ложиться и выключаться из реальности. Но не мог, не имел права…

И взлетели в небо черные на контражуре кресты, и закрыли собой солнце, и страшно распахнули руки для смертных объятий еще живые, но уже стоящие за чертой люди.

А солдаты деловито делили одежды распятых, хотя что там были за одежды тряпки затертые. Но они будут не лишними в нищем хозяйстве римских легионеров. И жители окрестных трущоб потихоньку стали расходиться, зрелище закончилось, ничего нового не предвидится. И пришедшие с процессией из Иершалаима молча и убито потянулись назад, в город. Петр и их слышал. Они так и не поняли пока, что произошло. Они все так же, как и там, на месте судилища, у крепости, верили и не верили в случившееся, они еще цепко помнили все слова, говоренные Машиахом, но не могли вспомнить среди них слов: «Я умру…»

Иешуа висел на кресте, будто не гвозди, а только мускульная сила держала его. Прямые руки с шарами бицепсов, выпуклая безволосая грудь, вздувшиеся трапециевидные мышцы, напрягшиеся, широчайшие… Кровь медленно струилась по лицу: крючья терновника мертво впились в кожу…

Один из солдат вдруг уставился на Иешуа, медленно пошел к нему, не понимая чего-то. Петр попытался поймать мысль, но не смог, месиво там какое-то было, ничего толком не сформулировано, пещерный уровень. Но ведь что-то насторожило его в неестественно застывшей фигуре распятого Царя Иудейского, что-то он заподозрил. Он встал внизу, задрал голову. Держал копье на изготовку. И остальные солдаты вдруг заинтересовались поведением товарища, отвлеклись от дележки тряпок, посмотрели на него.

И вот тогда Петр приказал ученику:

«Умри!»

И из Иешуа в то же мгновение словно некий стержень выдернули: он резко обмяк, провис на сразу расслабившихся руках, уронил голову на правое плечо.

Солдат опустил копье, обернулся и равнодушно крикнул на арамейском товарищам:

— Мертв!

Из местных оказался.

— Пошли обратно. Дело сделано, — позвал его кто-то. Видимо — старший. Говорил на латыни.

— А ноги перебить? — уже на скверной латыни спросил солдат.

— Зачем? Этот, в середине, помер. А эти пусть повисят, помучаются. Завтра пошлем кого-нибудь — перебьет. Или местные опередят. Пошли, говорю…

И они тоже ушли.

И вдруг Петр почувствовал крик, пришедший издалека, ворвавшийся в его мозг и больно ожегший, так больно, что запахи пропали, а желание лечь и отключиться стало безразмерным. Но боль исчезла так же внезапно, как появилась, и крик угас, замер на полузвуке. И Петр почувствовал себя пустым и гулким, как пустая и гулкая цистерна для воды, вырубленная в горе.

Он повернулся к ученикам и тихо сказал:

— Все — в дом камнереза. Бегом! Там несчастье…

— Что? — выдохнул Андрей.

— Иуда покончил с собой, — ответил Петр.

Время на дворе было — три часа одна минута пополудни. Третья молитва началась.

А Иосиф из Аримафеи между тем, богатый человек и член Синедриона, не вошедший в число избранных Кайафой для суда над Царем Иудейским, поскольку не числился в близких первосвященнику людях, в эту самую минуту получил от прокуратора Иудеи и Самарии устное позволение похоронить назаретянина до наступления шабата, для чего попросить солдат умертвить его.

Он не знал, что Машиах умер сам.

ДЕЙСТВИЕ — 5

ЭПИЗОД — 3

ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан

Иосиф из Аримафеи, как выяснилось меньше чем через час после смерти Иешуа, существовал на самом деле. Он оказался старым худым человеком, с загорелым лицом, словно вырезанным из камня — глубокие морщины создавали такое впечатление, седым, длиннобородым, прямым, как пика римского солдата. Дорогая туника — голубая, шитая золотом — была ему великовата, он подобрал ее простым кожаным поясом, чтобы не парусила, а она все равно надувалась парусом на спине, потому что сразу после ухода солдат на месте распятия поднялся дикий ветер, задул длинными сильными порывами, поднял в воздух всякую свалочную муть и, как ни странно, заглушил зловоние.

Две Марии, Петр и Иоанн никуда с места казни не уходили, ждали делового Левия, который побежал в крепость — узнать, можно ли снять с креста умершего преступника Иешуа-назаретянина и похоронить его до наступления шабата. Ждали и посланцев из дома камнереза в Нижнем городе, которые должны были поведать, что случилось с Иудой, почему хозяин не удержал отчаявшегося. Уме-, ющий думать сразу обо всем, Петр понимал, что с погребением зилота тоже следовало бы поспешить: тело покойного вряд ли сохранится долго по такой жаре. Лучше всего сегодня и похоронить: до шабата. И как ни прискорбно, без обычного ритуала…

Но что ученикам до ритуала! Иешуа тоже будут хоронить хоть и в пределах места захоронений, но без присутствия коэна, без раввина. Только мать и ученики. Ну и молитва, как же без нее… Петр считал, что Иуду тоже надо предать земле в окрестностях Иерусалима и проводить с молитвой. Он был верным учеником Машиаха, и не вина его, а беда в том, что не выдержал бесконечно тяжкого груза крушения надежд. Кстати, о его беде: она еще и в том, что он себя в ней виноватым более других считал…

А время подпирало: успеть бы с похоронами Иуды тоже до шести вечера! Иначе — ждать первого дня недели, то есть воскресенья, а на него, как задумано, назначено совсем другое — радостное! — событие: Воскресение — но с прописной буквы… А ведь, похоже, не успевали они. Придется Петру убеждать учеников, что для похорон Иуды суббота — не помеха. Трудно будет. Даже Иоанн может не поддержать, сильна в нем кумранская закваска… Что ж, убедим другим способом прикажем, заставим, а потом сотрем чувство вины перед Законом. Грешно, конечно, но другого выхода Петр не видел…

И еще — кстати! А сообразят ли ученики, что Петр и Иоанн не станут дожидаться их всех, чтобы похоронить Иешуа? В канонических текстах их присутствие никак специально не оговаривается, но нигде и не упоминается, что их не было. Придут — значит, придут. Петра это не волновало.