Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Александра Потанина

В сумерки появились опять носилки, мальчики снова надели свой церемониальный костюм, разобрали знамена, фонари и зонты; палач, встав у бурхана сбоку, проговорил громким голосом какую-то речь или молитву, почему-то принятую присутствующими со смехом; опять явился чиновник, совершил первый поклон, за ним поклонились другие, после чего бурхана вынесли и поставили на носилки. Музыка заиграла, и процессия тронулась, освещаемая разноцветными фонарями. В улицу процессия вошла при оглушительном треске ракеток.

В окнах лавок и в воротах зажиточных домов стояли столики с различными чашечками с едой и печеньями, с горящими свечами, с курительными палочками и фонарями. Особенно набожные во время приближения процессии становились на колени и бросали по направлению божества зерна и капли воды. Следуя за божеством, мы прошли, между прочим, мимо дома нашего знакомого дрогиста[140] Сун-тэн-сы, и я видела, как он с сосредоточенным видом творил земные поклоны. У каждого богатого дома был приготовлен заряд ракеток, и как только процессия приближалась, раздавался взрыв и пальба, толпа бросалась в сторону, а мальчишки спешили на места взрыва подбирать ракетки, упавшие на землю неразорванными, чтобы потом иметь удовольствие устроить свой собственный фейерверк. Шум и веселый смех провожали шествующего бога казней и смерти. Дойдя до нашего дома, мы оставили процессию и вернулись к себе. Долго еще после того к нам в комнату доносилась ракетная пальба и музыка, потому что день этот закончился парадным ужином у амбаня.

Этим кончились чествования Эрли-хана, а вместе с тем кончились и театральные представления.

Следующее празднество, справленное китайцами при нас, был Новый год. Монголы называют этот праздник Цаган-сар, «белый месяц». Еще за целую неделю началась уборка комнат и дворов. Над фанзами наших соседей были выставлены маленькие белые бумажные флаги; в фанзах оклеивали стены или, по крайней мере, окна новой бумагой. Домашний скарб выносился на дворы и здесь выколачивался и перетряхивался. Затем началась стряпня. Пекли мантху, разные сладкие пирожки и печенья. Крошили лапшу, очевидно, про запас. Наш сосед Шилеу-лю, устроил на дворе очаг, на котором грели воду; от соседей принесли корыто с желобом для стока воды. Сиербай, увидав эти приготовления, пришел нам сообщить, что китайцы собираются «чушка мыть». Приготовлялись зарезать и ошпарить свинью, необходимую принадлежность стряпни на Новый год. Колоть пригласили мясника; по словам знатоков, он мастерски сделал свое дело. Чтобы обварить тушу, ее положили в корыто, так что вода из желоба опять попадала в кипящий котел. Щетину скоблили особым, назначенным для этой цели, скребком. Вся уборка скотины с очисткой внутренностей заняла не более двух часов.

Накануне праздника, 29 января по нашему стилю, на дворах богатых людей были выстроены павильоны, убранные цветной материей и бумагой, ворота украсились фонарями, а на столбах, дверях и ставнях, закрывающих лавки, были наклеены листы красной бумажки, вероятно, с мудрыми изречениями из классических книг; кроме того, появился еще лоскуток желтой бумаги, развевавшийся над верхним косяком нашей двери, и зеленая бумага на кровле. Вероятно, все это имело какое-нибудь значение; мы не понимали ничего, но я в глубине души была очень довольна этими знаками внимания. Появились эти этикеты совершенно сюрпризом, вероятно, ночью, так что мы не знали, к кому отнести эту любезность – к хозяину ли, старику Кы-хао-чы, или к семейству Шилеу-лю.

Кы-хао-чы подарил нам также картинку, где в три этажа изображались похождения какого-то молодого человека, а его брат Пату принес нам коробку кондитерского печенья вроде бисквитных, которые в Хобдо привозят из Хуху-хото, и, кроме того, произведения своего поварского искусства – самые разнообразные и очень вкусные пирожки.

На улицах чувствуется праздник. Из лавок идут с закупками; один несет рыбу с наклеенными на спине бумажками, другой – свечи, окрашенные в розовый цвет; старики-повара тащат кочан капусты и другой зелени. Недостает на улицах только женщин, и слишком мало детей для окончательного оживления города.

К вечеру начались на всех дворах дальнейшие приготовления. У Шилеу-лю вынесли на двор стол, поставили его к стене около дверей в их квартиру и убрали его цветной бумагой, причем большую роль играли лодочки, сделанные из золотой и серебряной бумаги, похожие на золотые и серебряные ямбы, слитки золота и серебра, употребляемые в торговле; эти бумажные лодочки, по словам Ляйшидзы, среднего сына Хуа-Хуа, украшавшего стол, должны были быть приняты китайскими божествами за пожертвованные им настоящие металлические ямбы. На стол положили жертвенного барана, целого, с рогами и ногами, только без шкуры; ради красы, он был покрыт сеткой из пунцовой бумаги; кругом него были разложены всевозможные печенья или сушеные фрукты. В Хобдо к этому празднику привозят из Хуху-хото или Гучена мороженый виноград, ранеты и яблоки. Над столом было два фонаря, повешенные на кровле дома.

На других дворах такие столы с жертвоприношениями были поставлены в особо устроенных посреди двора павильонах. В глубине павильона ставится доска или скрижаль, покрытая надписями. У Шилеу-лю, вместо доски, был просто лист бумаги, приклеенный на стену дома. Ляйшидзы сказал мне по-монгольски, что это – бурхан.

Главная улица к вечеру была вся увешана самыми разнообразными фонарями; у ворот каждого дома было их по два и более; в другой узкой улице через дорогу были протянуты веревки, сплошь увешанные бумажными разноцветными флагами. На дороге, против каждого дома, был сложен небольшой костер; дрова большею частью раскладывались не просто на земле, а в железных котлах. Поверх дров на кострах лежала желтая бумага, приготовленная к сожжению в урочный час. Наш домовладелец Кы-хао-чы устроил свой костер не на улице, а в глубине двора, против своей квартиры. Старики не устраивали себе жертвенного стола; по крайней мере, на дворе возле дверей их такого стола не было. Вероятно, они были не настолько богаты, чтобы допустить себе эту роскошь. Когда смерклось, Кы-хао-чы вынес на двор две зажженные курительные палочки и без дальних околичностей воткнул их в мусорную кучу среди двора. Может быть, в этом заключалась и вся его дань богам.

Дети, похаживая около столов и любуясь на вывешенные фонари, не могли дождаться вечернего джина. В сумерки все уже были одеты в новое платье; работы все были окончены; Кын-шыцо, маленький сынишка Шилеу-лю, в новом халате и голубой атласной шапочке, был так нетерпелив, что даже нас спрашивал: «Нет ли уже джина?» Наконец, в крепости выпалили из пушки, возвещая вечерний джин; по улицам прошел сторож, ударяя в огромные медные тарелки; везде зажгли фонари. Главная иллюминация и костры должны были, однако, запылать только в два часа ночи.