Атланты и кариатиды (Сборник) - Иван Шамякин

Старуха даже перекрестилась тайком.

Олесь пришел на другой день утром. Она топила печь, хлопотала по хозяйству. Обняла его мокрыми руками, целовала на кухне. Он укорял ее, что так нельзя, что она сильно смутила его хозяев, бросивших ему упрек, что к нему приходила девка, похожая на тех, что путаются с немецкими офицерами. Она ответила сердито, словами Захара Петровича:

— Не играйте вы с Андреем в конспирацию. А хозяевам твоим сказала так потому, что не понравились они мне. Их будто с пеленок напугали. А я не люблю пуганых да пришибленных!

— Когда ты сама стала такой смелой?

Чуть не поссорились, зато потом горячо мирились.

Хозяева действительно не понравились ей, и она, думая о Сашиной безопасности, рассказала о них Захару Петровичу, все сказала, как было. Инвалид до слез смеялся над ее словами- «Ах, чтоб тебе добро было! Так говоришь, пока увидят нематеринскую?» Но успокоил: хозяин квартиры его давний друг, вместе на беляков ходили, рабочий паровозоремонтного завода, был членом партии, но его исключили — из-за жены, она в церковь ходила, но женщина она честная, добрая, хотя и набожная.

Ольга обрадовалась, что Саша живет не у случайных людей, а на самом деле находится под охраной такого человека, как Захар Петрович, уверена была, что его охрана самая надежная. Правда, случалось, что и сам он удивлял и пугал ее неосторожностью и, казалось, ненужным риском.

В недостроенной половине дома старик держал козу, вероятно испытывая необходимость в присутствии кого-то живого, да и стакан молока дорого стоил. Коза ласкалась к хозяину, как собака, но и по-собачьи бросалась на чужих бодаться. Ольгу долго не подпускала к себе, пока, очевидно, не убедилась, что женщина свой человек в доме. Там же, где жила коза, сохранялось сено, сложенное вдоль глухой стены, под сеном был настлан пол. Однажды Ольга присматривала за козой. Через штабель досок, отгораживавших животное, доставала вилами сено; когда поднимала, из сена выпало что-то тяжелое, круглое, покатилось по полу. В доме было полутемно, поэтому трудно было рассмотреть, что это такое. Ольга перегнулась через доски, взяла предмет в руки, подняла, поднесла к глазам и чуть не потеряла сознание от неожиданности и страха. Граната! Круглая, с нарезном кожухом. Видела такие еще когда-то в школьном военном кабинете, знала, что их называют «лимонками». Но там были пустые, разряженные, а это, конечно, боевая, упала, ударилась о пол, да и железные вилы ее могли зацепить... Значит, вот-вот должна взорваться. В руке у нее... Что делать? Швырнуть? Куда? Кругом стены. В сено? Чтобы оно загорелось от взрыва? Неизвестно, сколько времени она стояла неподвижно, держа в руке смерть свою. Потом сообразила, что если сразу не взорвалась, значит, сиюминутной опасности нет. Осторожно, как стеклянную, положила гранату на доски. Белее полотна вошла в жилую половину дома. Захар Петрович сразу, по виду ее, понял, что случилось что-то необычное. Глянул в окно — не окружают ли дом гестаповцы? Нет, никого не видно и не слышно.

— Там... граната, в сене...

— А, чтоб тебе добро было! Напугала. Как же это она выкатилась?

Пошел туда, к козе. Взял гранату, подкинул ее, как мячик, на ладони.

— Не бойся, она без запала. Испугалась? — Перелез через доски в сено, позвал Ольгу: — Иди сюда, я тебе что-то покажу.

Разворошил в углу сено и показал «гнездо», в котором, будто яйца неизвестной огромной птицы, лежали такие же гранаты, пожалуй, с полсотни. И порадовался, как мальчик:

— Вот богатство, Ольга! Вот бы нашим в лес занести! Витьку́ моему. Нам здесь негде их применять. А им там, в лесу, они как хлеб.

Незадолго перед этим Ольга первый раз ходила на необычное задание — к партизанам, занесла им бинты, йод, другие лекарства. Правда, у самих партизан она не была, передала все это их связному в деревне Руденского района, хорошему знакомому Захара Петровича — вместе на рыбалку ездили на Сергеевское озеро.

...Стукнули двери, заскрипели под чьими-то ногами настывшие доски. Ольге показалось, что стукнула калитка ее двора и скрипят половицы ее крыльца — так близко. Белой чайкой слетела с постели, прилипла к одному, к другому окну. Теперь она не закрывала ставен, боялась слепоты и глухоты, удивлялась, от чего когда-то закрывалась ее мать — в то тихое, мирное время!

Выйдя на кухню, услышала знакомый кашель и кряхтенье соседа-старика, глянув в окно, увидела, в черном кожухе и белых подштанниках он возвращался из уборной. Успокоилась. Подумала о соседях — теперь ей не безразлично, что они за люди. С этим дедом мать ее часто ссорилась, из-за чего — уже невозможно вспомнить. Она, Ольга, оставшись в начале войны одна, с ребенком, постаралась со всеми соседями наладить хорошие отношения. Этим старикам в последнее время даже помогает харчами. Но с грустью подумала, что ни одному из самых близких соседей она не может довериться так, как Боровским.

Стоять босой на полу было холодно. Ольга обулась в валенки, набросила поверх рубашки кожушок. Села около печки. Решила больше не ложиться — все равно не уснет. Будет сторожить его сон вот так, сидя, чтобы не вскакивать на каждый мышиный шорох и скорее почувствовать действительную опасность. А что бы они, Саша и она, делали, если бы те, в черных мундирах, вдруг появились здесь? Нет, об этом лучше не думать. Однако тут же пришла мысль, что в кухне достаточно вынуть зимнюю раму, чтобы можно было открыть окно и выскочить на огород. А еще подумала, что хорошо было бы попросить у Захара Петровича пару «лимонок» — для Саши, на случай, если ему придется отбиваться. Не сомневалась, что просто так он не сдастся, будет бороться за жизнь. Раньше при мысли о таком неравном бое ее охватил бы ужас, теперь понимала, что это единственный и совершенно естественный выход.

А может, и лучше, что Боровские не самые близкие соседи? Последней, кто назвал ее не так давно мещанкой и даже больше — предательницей и шлюхой, была Лена. Но она, Ольга, не только не обиделась, она обрадовалась, потому что разговор этот происходил у них после... после того, как изменилась ее жизнь.

Она знала о Лене все. Захар Петрович хвалил Боровскую, говорил, что хорошая у нее, у Ольги, подруга. А Лена о ней не знала ничего, и Ольге это нравилось: она впервые чувствовала свое как бы превосходство над Леной, — выходит, она в организации более засекреченная. И о Саше Лена не знала. Пришла и спросила, куда девался Олесь, — дошло до Боровских по соседям, что Ольгин квартирант исчез.

— А я выгнала его.

— За что?

— А какой с него толк? Разве это мужчина? Только другим мешает. За мной, знаешь, кто ухаживает? Офицер.

Вот тогда Лена и выпустила в нее такую очередь, такие словечки, каких она ни от кого раньше не слышала. А она, Ольга, еще больше дразнила, такой выставляла себя, что побелевшая от гнева Лена бросила ей страшные проклятия и угрозу: придут наши — ее повесят вместе с другими предателями. После ухода Лены даже самой стало страшно: чего это она, глупая, нагородила! Расскажет Лена — стыдно будет людям в глаза смотреть. Да и грех это перед богом и собственным ребенком — так обесславить себя.

Но, наверное, Лена все же не рассказала, потому что скоро пришла старая Боровская и попросила Ольгу взять в очередной поход по деревням ее Костика. «Собрала что получше, пусть выменяет на какой-нибудь харч, а то совсем семья голодает». Ольга охотно согласилась: все-таки мужчина рядом, защитник. С бабами она не любила ходить, одной же бывало страшновато. Но Костик, поганец, всю дорогу задирался, до самого Слуцка, колючий был, как шило, слова ему не скажи, издевался над ее коммерцией, ругал по матушке каждого встречного немца. Попросились в немецкую машину — взял их шофер, она, Ольга, в конце поездки благодарит, рассчитывается марками, а он, Костик, во весь голос:

— Пулю бы тебе в лоб, гитлеровский пес! Ишь морду отъел на наших харчах, падла фашистская.

Ольга чуть в обморок не упала от страха. Хорошо, что немец — ни слова по-белорусски. Кивает на Костиковы слова, соглашается:

— Я. я...

Не выдержала она, влепила Косте леща.

— Борец, мать твою!.. Дурак, мякиной набитый!

Потом Костя больше суток рта не раскрывал, будто онемел. Ольге даже страшно стало: вдруг этот очумелый отмочит что-нибудь такое, что потом не расхлебаешь. И выменивать ничего не выменивал, все пришлось делать ей, только котомки с просом и ячменем носил.

На обратном пути ночевали в Валерьянах. Костя с хозяйским сыном немного старше его сходил на вечерку. В деревне нет комендантского часа и той напряженности, которая тут, в городе, принуждает бояться соседа, хотя и прожил с ним рядом всю жизнь.

На другой день дорогой Костик заговорил, но уже совсем иначе, будто за ночь парня подменили, — серьезно, уважительно, даже обратился необычно, без прежнего панибратства:

— Тетя Оля, машину не останавливай, я не полезу. Я, конечно, помогу тебе поднести ближе к Минску наши узлы, а там уж, пожалуйста, ты как-нибудь сама. Я в город не пойду.