Атланты и кариатиды (Сборник) - Иван Шамякин

— Тебя? — удивилась Ольга.

И это прояснило вдруг что-то в Друтькиной памяти.

Он осклабился, хлопнул ладонью по столу.

— Есть у меня козырь! Отпустит!

— Я же знала, что у тебя одни козыри, — усмехнулась Ольга и дотронулась рукой до его плеча, ласково посмотрела в глаза. — Только у меня, Федя, еще одна просьба. Заедем по дороге к моему дядьке под Руденском.

— Ничего себе по дороге! Такой крюк!

— Федечка, передали, что тетя заболела, лекарство просит. Что значит на хорошем коне какие-то лишние двадцать верст!

— Ну ладно! С тобой куда хочешь поедешь. Ты любого уговоришь. Награда будет?

— Будет. — Она игриво засмеялась.

Друтька попробовал обнять ее, но она проворно увернулась и погрозила пальцем.

— Э-э, сначала нужно заработать! — отступая к дверям, сказала она. — Так я жду тебя завтра, Федор. Когда приедешь?

— На рассвете. Лучше раньше, дорога-то не близкая,

В коридоре похвалился, показывая на две другие двери:

— Большевистский начальник жил из горкома. А теперь — мы. В тех комнатах по двое, а я один.

...От Друтьки она пошла к Захару Петровичу. Старый инвалид не очень понравился ей в тот день. Обычно он вел себя так, будто ничего в мире не случилось и величайшее событие в его одинокой и тоскливой жизни — ее, Ольгин, приход. Радость его всегда была естественной и искренней. А тут как будто не обрадовался ее появлению, был чем-то озабочен, хотя и старался спрятать свое настроение за привычными шутками. Но Ольга почувствовала — что-то случилось. Заколебалась: стоит ли начинать разговор? Значительную часть дела она сделала сама, может сделать и все остальное. Нет, не может. Ей теперь нужно это разрешение, без него она не имеет права везти туда полицая.

Обычно она раздевалась и сразу становилась хозяйкой в доме, и это особенно тешило старика. В этот раз она села около стола, как гостья, даже не раздевшись. И хозяин сел напротив: так садятся, когда стараются, оставаясь вежливыми, быстрее выпроводить непрошеного гостя. Захар Петрович был в ватнике, облезлой шапке. Ничего удивительного, он почти всегда так одет, когда не сапожничает. Но. Ольга почувствовала, что в доме холодно, утром не топилась печь; это особенно обеспокоило: значит, в самом деле случилось что-то необычное. Но рассудила, что тем более нужно сказать, зачем пришла. Иначе что старик подумает: пришла, посидела и ушла...

— Один полицай приглашает меня поехать с ним на мену. Он едет к родным туда куда-то... в нашу зону. Так я подумала: не нужно ли что передать Марьяну? Полицаю скажу, что это дядька мой. Я же и раньше ходила как племянница.

Захар Петрович навалился грудью на стол и внимательно заглянул ей в глаза, так внимательно и проникновенно, что Ольге стало неловко и она едва выдержала его взгляд: ей показалось — старик понял, что говорит она не всю правду, полуправду.

— Как фамилия полицая?

Неужели подумал о Друтьке? Знает же, конечно, что тот осужден. Да и странно было бы ему не знать. Ей не однажды казалось, что не Андрей, а он, безногий, главный командир подполья, — во всяком случае, нитей к нему тянется немало. Придется обмануть. В жизни она делала это часто и просто. А тут почувствовала, как нелегко обмануть этого человека, тем более что потом придется рассказывать правду.

— Тихоньков, — вспомнила фамилию одного из полицаев, который чаще других дежурил на рынке.

Захар Петрович вздохнул.

— Передать есть что. Человека. Но человека с полицаем не повезешь.

— Не повезешь, — согласилась Ольга и поспешила рассказать свой замысел: — Я о чем подумала, дядя Захарка. Чтобы эти, — она кивнула в сторону недостроенной половины дома, где стояла коза, — «лимоны» завезти.

— Гранаты? — прошептал старик, и глаза у него расширились и заблестели, как у озорного мальчишки.

— А что? Мешок он мой трясти не станет. И его никто не тронет. У него, знаете, какие документы? Когда еще представится такой случай...

— Ах, чтоб тебе добро было! — Захар Петрович тихонько засмеялся и даже заскользил деревяшкой по полу под столом и вмиг преобразился, стал таким, как всегда, — веселым, живым, по-отцовски добрым, доверчивым. Понравилась ему выдумка связной.

И Ольга сразу ожила, ей показалось, что сообщила своему руководителю самую главную правду, по сравнению с которой ее небольшой обман мелочь, своевольство девчушки перед зрелым человеком.

— Сколько же ты возьмешь?

— Много, конечно, не возьму. Так, чтобы завернуть в кофточки, в платки... В соль положу... Десятка полтора... Я думаю, и это хлеб? — спросила его не очень уверенно.

— Конечно же хлеб, Олечка, конечно хлеб. Они же передавали, что с гранатами у них туго, а у меня они ржавеют. Вот получит Витек подарочек от отца! — Потер руки и радостно засмеялся, но тут же осекся, стал серьезным и снова настороженным. — Постой. А как же тут, в городе? Подумала? Как их забрать? Мой дом «бобику» лучше не показывать.

— А я их сейчас заберу.

— Как?

— Насыплю в корзину, а сверху картошку.

— А, чтоб тебе добро было! «Насыплю»! Так просто! Рисковая ты, Ольга. А если остановят?

— Днем они редко проверяют. У меня только однажды мешок вытряхнули.

— Ну, вот видишь. Нет, так нельзя. Рисковать тобой не имею права. И так теряем много людей. — Он снова вздохнул. — Гранаты тебе принесут.

— Кто?

— Кто-нибудь принесет.

— Не все ли равно кому рисковать?

— Не нужно горячиться, Олечка. Дай хорошенько подумать. Это тебе не лишь бы что. со смертью в прятки играем.

У Ольги ёкнуло сердце: передумал старик, но не отказывает прямо, нашел причину, как отцепиться от нее; никто этих гранат не принесет, потом скажет, что «хорошенько подумал и передумал».

Но ей отступать уже некуда, нужно ехать и в крайнем случае без его, Захарова, разрешения заехать к Сивцу... Подумала, что так, может, даже и лучше — все взять на себя. Пусть потом карают за самовольство.

Нет, не передумал Захар Петрович. Прошелся по просторной кухне, постукивая деревяшкой, на печь почему-то заглянул, в окна поглядел — в одно, в другое.

— Запалы возьмешь сейчас, спрячешь подальше, куда-нибудь, извини, в рейтузы. А гранаты принесут. Под вечер.

Вышел за дверь, в недостроенную половину. Вернулся с небольшим свертком, развернул промасленную тряпку, и Ольга увидела красивые латунные трубочки, блестящие, новенькие, просто не верилось, что в таких игрушках смерть, с ними бы детям играть.

Захар Петрович отсчитал десяток, спросил:

— Хватит?

— Давайте полтора.

Вздохнул, будто ему жаль стало этих трубочек.

— Все тебе мало. Тяжелый мешок будет.

— Тут я не знаю, что мало, что много. Просто люблю поторговаться, побольше взять. — Ольга засмеялась.

— Сама-то ты хоть умеешь с ними обращаться? Вставить запал? Бросить гранату?

— Не-ет. Разве я гранатами когда-нибудь торговала?

— А, чтоб тебе добро было! Во боец! Нужно уметь. Все может понадобиться. Я все умею. Пошить сапоги, смастерить раму, починить часы, разобрать и собрать немецкий автомат... Хлопцы как-то его принесли, чтобы я научил пользоваться, так я досконально выучил технику немецкую, весь принцип их автоматики. Правда, за сапоги и за рамы удивляюсь, как меня до этого не побили заказчики. Делают скидку на мою ногу. — Стукнул протезом.

Разговаривая, Захар Петрович не спеша, снова посмотрев в окна, достал из ватника, из-за пазухи, «лимонку».

— Вот смотри. Вот так вставляешь запал. Вот так, под предохранитель. А это чека. Короче говоря, загвоздка. Вот так вырвала ее — и тогда уже быстрее бросай. А сама носом в землю, чтобы осколки не достали — они веером разлетаются. Сообразила? На, поучись. Только чеку не трогай, а то погибнем около собственной печи.

Науку Ольга всегда постигала легко. Сразу сделала все, как показывал старик, без единой ошибки. Захар Петрович похвалил:

— Тебе оружейным мастером надо быть.

От этой шутливой похвалы почему-то больно сжалось сердце: как много она могла познать в жизни, дорога же была открыта, как многим другим, а она променяла науку на огород и рынок, на тачку с салатом и луком.

Об этом думала и по дороге от Захара Петровича, неся под грудью запалы. Снова мечтала, что когда-нибудь будет учиться. Даже разволновалась, будто бежала на приемный экзамен. Да недолго пришлось помечтать: навстречу прошли бело-серые, в пятнах, немецкие грузовики, и солдаты на одном из них со смехом и гиканьем стали показывать на нее пальцами. У Ольги подкосились ноги. А вдруг грузовик остановится и они окружат ее, начнут срывать одежду?..

Страх перед немцами возник снова, когда собирала маленькую Светку, чтобы отвести к брату. Думала, что это самое простое, боялась только одного — своего прощания с ребенком. За все время оккупации — и летом, и осенью, и теперь, зимой, — Ольга не выводила малышку дальше дома тетки Марили, через три двора в их переулке. Если не считать тех двух или трех немцев, что заходили к ней с полицаями, оккупанты не видели ее ребенка, он жил в своем государстве, по своим законам. А теперь нужно посадить ее на саночки и везти очень далеко — на Сторожевку. Правда, не по центральной улице, где большинство прохожих немцы, но, может, это еще и хуже — на глухих улицах если какой гад прицепится, то и защитить некому. Пожалуй, никогда за всю войну она не чувствовала так свою беззащитность, как теперь. Не понимала и удивлялась, почему ей пришло в голову отвезти ребенка. Сколько раз ходила в деревни, однажды дней пять бродила и ни разу не отводила дочку к брату, оставляла с Марилей. Почему сегодня захотелось обязательно отвезти? Само такое решение пугало, но преодолеть себя не могла. Повезла. Нужно было спешить, чтобы под вечер быть дома — принесут гранаты.