Возвращение - Геннадий Ищенко

Последовавшую за этим реакцию самых разных людей во многих странах иначе как шоком назвать было нельзя. Ехидный тон, как по команде, исчез, хотя кое-кто и высказывался, что нужно бы еще подождать землетрясения в Алжире. Алжирцы ждать не стали, они начали к нему активно готовиться, расселяя население города Аль-Аснам и укрепляя дома в более отдаленных районах. Именно в это время всплыло мое имя. Конечно, проболтались американцы. Это была целенаправленная компания обливания грязью, благо было к чему прицепиться. Я украл сотни произведений, выдав их за свои. Что хорошего может исходить от такого мерзавца? Будучи, в сущности, стариком, я соблазнил молодую девушку, купив ее своими гонорарами. Там еще много чего было до кучи, включая угрозы расправы со стороны евреев-ортодоксов. По советскому телевидению выступил Косыгин. Это было как раз за месяц до его ухода на пенсию. Он подтвердил, что именно я передал правительству всю имеющуюся информацию и в дальнейшем так же оказывал помощь в проведении реформы и научных изысканиях, за что меня награждают орденом Ленина. Кроме того, за выдающиеся заслуги в области музыки и киноискусства мне и Люсе присвоили звания народных артистов РСФСР. Вообще-то, это был перебор, но, как я понял, присвоение званий сделали в пику западной компании клеветы.

А на следующий день в Балаклаву приехал Юркович.

— Здорово здесь у вас! — искренне сказал Илья Денисович. — Курорт!

— Конечно, — сказала Люся. — Сейчас середина июля, попробовали бы вы здесь пожить в декабре.

Она два месяца назад родила сына и на днях должна была выходить на работу.

— Я бы и в декабре не отказался, — вздохнул он. — Где можно повесить китель, а то жарко. Во-первых, позвольте поздравить. И с орденом, и со званием. Причем тебя со многими.

— С какими многими? — не понял я.

— Ты у нас теперь почетный гражданин одиннадцати арабских государств. Есть куча приглашений посетить их столицы вместе с женой. Даже король Халид ибн Абдель Азиз Аль Сауд прислал официальное письмо. Понятное дело, что никуда вы не поедете.

— От вас, Илья Денисович, одно расстройство, — вздохнула жена. — Только начала мысленно примерять хиджаб…

— В верхах решили, что нечего тебе отсиживаться, — сказал Юркович. — Нужно подготовиться и выступить с обращением к соотечественникам. Ты у нас не Машеров, но популярностью ему не уступаешь. Многие не знают, что в отношении тебя думать. Компания на Западе не стихает, а это начинает мешать. Нужно, чтобы ты все сам объяснил нашим, а потом провел пресс-конференцию. Постарайся лучше подготовиться. Сколько тебе на это нужно времени?

— Завтра утром буду готов, — ответил я.

— Тогда я завтра к вам заеду часов в десять, и вместе съездим в Севастополь, сделаем запись. А время и место пресс-конференции уточним позднее.

Запись на студии начали делать в одиннадцать часов. Я собрался с мыслями и начал рассказ с того, каким был мир, который я покинул. Закончив его описание, я сказал:

— Возможно, это была еще не агония, и жизнь на планете просуществовала бы еще несколько сотен лет, но это было бы именно существование. Поэтому, когда появилась возможность прожить еще одну жизнь и что-то изменить к лучшему, я не колебался ни минуты.

О встрече с Ольгой и переносе я не рассказывал, были у меня на это причины.

— В первое время личность старика подавила личность ребенка, — продолжил я. — Я чувствовал себя все тем же восьмидесятилетним стариком в молодом теле. Потом как-то незаметно проснулся ребенок, стала доступна его память, а мои поступки, несмотря на весь мой жизненный опыт, все больше становились именно поступками ребенка. Я решил не повторять свою жизнь, а прожить ее совершенно по-новому. В течение длительного времени я вспоминал все то, что узнал ценного в своей жизни, а узнал я очень много. Помогало то, что в результате переноса память у меня стала почти абсолютной. Чтобы прикрыть свою работу, я сказал родителям, что пишу книгу. Мне ее и в самом деле пришлось написать.

Я продолжал свой рассказ, очень похожий на исповедь, стараясь не касаться личных отношений с Люсей.

— Изменения в нашей жизни действительно привели к тому, что ряд произведений не был создан. В качестве примера могу привести фильм «Семнадцать мгновений весны». В мое время его заказал человек, занимавший пост председателя КГБ. В вашей реальности его на этом посту не было, не было и фильма.

Я рассказал всю историю, начиная с написания сценария и визита с ним к Семенову.

— Несколько лет назад ухудшилась память. Она и сейчас у меня на зависть многим, но дословно текстов книг я уже не помню. Помню только сюжеты, а тексты по ним писал уже сам во всех последующих книгах. Единственная чисто моя работа это фильм «Воин», в остальных я в той или иной мере что-то заимствовал из созданного в той жизни. Я помню еще много песен, сюжетов книг и снятых фильмов. Что-то из этого будет создано, остальное сотрет изменение реальности. В ближайшее время я опубликую список всех заимствованных работ с указанием, кем они были созданы в той жизни. Я прошу прощение у тех поэтов, композиторов и писателей, которые уже существуют, и чьи ненаписанные произведения я использовал. Обращаюсь к правительству с просьбой снять с меня звание заслуженного артиста, и обещаю в дальнейшем найти для себя работу, не связанную с художественным творчеством.

— Наговорил много глупостей, — одобрительно сказал генерал. — Но так даже и лучше. Список приготовил? Давай его мне. Запустим это в эфир и подождем реакции.

Реакции не пришлось долго ждать. Мое выступление показали на следующий день перед программой «Время», а потом еще два раза в субботу: утром и вечером. Первой откликнулась соседка по этажу, поймавшая меня в подъезде.

— Вы что это обещали? — сердито сказала она. — Как можно дать пропасть хорошим песням? И вашими книгами люди зачитываются. Напишет их кто-нибудь другой, тогда ладно. А если нет? Только из-за того, что сюжет придумал кто-то, кто, может быть, теперь вообще не родится? Плюньте в глаза тому, кто вас обвинит в воровстве. А не можете плюнуть сами, позовите меня!

Следующим отреагировавшим стал Добронравов, интервью с которым показали этим же вечером.

— Извините, Николай Николаевич, — обратился к нему репортер. — Как вы можете прокомментировать выступление Грищенко. В перечне использованных произведений достаточно много песен на ваши стихи.

— Какие же они мои, если я их не писал? — засмеялся поэт. — То же и с композиторами. Я разговаривал с Пахмутовой, она по этим песням никаких претензий не имеет. С песнями могли пострадать только певцы. Хороших не так уж много, и певцам их постоянно не хватает. Если у вас кто-то перехватит репертуар, как певец вы можете не состояться вообще. Но Геннадий брал песни разных авторов, написанные в разные годы. Поэтому и певцам особо жаловаться нечего.

— По-моему, все это вообще высосано из пальца, — сказал интеллигентного вида прохожий, которого остановили для интервью. — Наши поэты и композиторы без дела не сидят. Не написали одну песню, напишут другую, еще лучшую. Все от этого только выиграют. А фамилии писателей, кроме Можейко, вообще незнакомые. Жизнь сильно изменилась, они вполне могут заняться чем-нибудь другим, а уж написать такую же книгу — это, простите, ерунда. Зря Геннадий давал это обещание, для всех будет лучше, если он о нем забудет. А на заграницу плевать.

— Слышал, что люди говорят? — сказала Люся. — Не майся дурью и садись за книгу. У тебя их на восстановление уже десяток.

— Показывают тех, кто высказывает правильные мысли, — отмахнулся я. — Интервью с тем, кто меня назовет ворюгой, в эфир не выпустят. Интересно, что по этому поводу сказал бы Герасимов. Давай подождем, чем все закончится.

Закончилось тем, что Люсе запретили работать в драматическом театре. Она в нем успела сыграть только одну роль, на этом все и закончилось. Жену провожала охрана, отвозя в театр и забирая обратно. А в театре за ней, естественно никто хвостом не ходил. Этим и попытались воспользоваться. Пожилая еврейка, работавшая костюмером, брызнула Люсе в лицо серную кислоту. Уроки китайца не прошли даром: на автомате отбив руку с флаконом, жена ударом ноги свалила женщину, а потом бросилась ей помогать. Охране она ничего не сказала, но о происшествии сообщил директор, которому сообщать обо всех ЧП вменили в обязанность.

— Пока дети маленькие, посидишь дома, — сказал я. — И не надо на меня так смотреть. Ну попала бы тебе эта стерва в лицо, много бы ты наиграла слепая? Тебе тридцать лет, а больше двадцати с небольшим не дашь. Никто пока не знает, насколько эти таблетки продлят жизнь. Думаю, что лет до ста проживем без дряхлости. А это значит, что мы с тобой и четверти взрослой жизни не прожили. Не спеши, все еще у нас будет.