Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа

На многочисленных митингах английские либералы выразили свое возмущение высылкой Гюго, но ему со всем семейством и его друзьями пришлось покинуть Джерси и направиться на остров Гернси. Переезд туда был совершен несколькими группами. Тридцать первого октября выехал Гюго с Франсуа-Виктором и Жюльеттой Друэ, которую сопровождала великодушная женщина, ее служанка Сюзанна. Два дня спустя к отцу присоединился Шарль Гюго. Несколько позднее прибыли мать, дочь и Огюст Вакери (на него не распространялось распоряжение о высылке, но он решил взять на себя организацию этого переселения). Они привезли с собой тридцать пять сундуков. Во время погрузки штормило, и один тяжелый сундук чуть было не угодил за борт, а в нем находились рукописи «Созерцаний», «Отверженных», «Конца Сатаны», «Бога», «Песен улиц и лесов». Еще никогда не угрожала смертельная опасность столь большому числу бессмертных творений. А в записной книжке Виктора Гюго 13 января 1856 года отмечено:

«Носильщику за доставку сундука с рукописями — 2 франка».

Остров Гернси меньше Джерси, берега его выше и круче — «скала, затерянная в море». Но Гюго нравилась эта суровость, а нормандец Вакери нарисовал весьма живописную картину Гернси.

«Мы живем в главном городе острова — Сент-Питер-Порт. Представь себе Кодбек на плечах Онфлера. Церковь в готическом стиле, старые улицы, тесные, узкие, кривые, причудливые, забавные, пересекаемые восходящими и нисходящими лестницами; дома набегают друг на друга, чтобы каждому было видно море. Внизу — маленький порт, где теснятся суда, реи шхун угрожают окнам домов на набережной, под которыми гнездятся эти огромные морские птицы… Корабли проходят мимо нас… Рыболовные барки, шлюпки, двухмачтовые и трехмачтовые суда, пароходы курсируют передо мною, словно в Вилькье, здесь такое же оживление, как и на Сене, и так же величественно, как в Ла-Манше; это и река и океан; это морская улица…»

В то время у Гюго был весьма небольшой источник дохода, а к бельгийскому вкладу он не хотел прикасаться. Он не получал гонораров: «Наполеон Малый» и «Возмездие», книги борьбы, продавались из-под полы, и выручка от них поступала в карман продавцов. Прожив несколько дней в «Европейской гостинице», Гюго снял на выступе скалы дом № 20 по улице Отвиль на месяц, опасаясь новой высылки, которую мог потребовать «господин Бонапарт». Вид отсюда открывался великолепный. «Из наших окон видны все острова Ла-Манша и лежащий у наших ног порт… Вечером, при свете луны, в этой картине есть что-то феерическое». Гюго сразу же принялся за работу. Когда у писателя есть стол и чистая бумага, ему больше ничего не надо. Остальным членам семейства, которым Гюго проповедовал строжайшую экономию, приходилось куда труднее.

Тогда произошло чудо с книгой «Созерцания». В сундуке, может быть, в ящиках стола Гюго лежало около одиннадцати тысяч стихотворных строк, одни о былом счастье, другие о печальном настоящем — воспоминания и размышления. Этцель, «дорогой соизгнанник», пожелал подготовить это издание. Гюго хотел нанести мощный удар — обрушить на головы своих противников поток шедевров, опубликовав все эти стихи сразу в двух томах. Но даст ли цензура разрешение на распространение книги во Франции? Случилось так, что директором «Сюрте Женераль», в подчинении которой находилась цензура, был тогда Пьер-Гектор Колле-Мейгре, бывший редактор газеты «Эвенман», который в то время, когда газета перестала поддерживать принца-президента, с большой ловкостью переметнулся на его сторону. Поль Мерис прямо направился к этому противнику, зная, что он любит литературу и является поклонником Виктора Гюго. Колле-Мейгре встретил его с распростертыми объятиями.

— Чем могу служить?

Мерис спросил, не будет ли запрещена во Франции книга самого великого французского писателя, который ничего не публиковал с 1845 года.

— В принципе нет, — ответил Колле-Мейгре, — но нужно знать, что это за книга.

Мерис заявил, что речь идет о чистой поэзии, и добавил, что поэт ни в коем случае не согласится дать свою книгу на предварительную цензуру. Колле-Мейгре с редкостным по тем временам мужеством удовлетворился честным словом Мериса:

— Вы утверждаете, что в «Созерцаниях» нет ни одного стиха, направленного против современного строя? Даете честное слово?

— Да, даю слово.

— Превосходно. Печатайте «Созерцания».

Режим Второй империи, почувствовав свою силу, стал несколько мягче.

Во время чтения корректуры Полю Мерису пришлось нелегко. Гюго, как истый художник, придавал значение самой незначительной детали. Корректор, «молодчага, назубок знавший словарь Академии», исправлял написание слова «lys» в орфографии поэта на «lis». Гюго гремел: «Я презираю словарь Академии. Я сам авгур, и, значит, мне наплевать на Изиду». Он вникал во все. Обложка должна быть голубого цвета и глянцевитой. Никакого орнамента, только тонкая золотая полоска. «На оборотной стороне, где помещается анонс, напечатать: „БОГ“ — большими буквами и „Виктора Гюго“ маленькими». Эта дружественная переписка, касавшаяся чисто технических вопросов, полностью лишена велеречия, характерного для ряда писем, относящихся к тому же времени. Знаменитый поэт не терял здравого смысла, сквозь образ Олимпио виден был Малья. Это раздвоение естественно. Тот, кому известно, что на него обращены взоры многих, догадывается, каким они его видят, и пытается играть самого себя. В каждом герое есть черты актера. А когда драма завершается, актер становится самим собою.

Мерис тщательно подготовил прессу: «чистые листы» вручались дружественным газетам, «сигнальные экземпляры» — тем критикам, на которых можно было положиться.

Виктор Гюго — Полю Мерису, 8 апреля 1856 года:

«День поступления книги в продажу должен, по возможности, совпадать с днем публикации критических статей в дружественных журналах: „Ревю де Пари“ и прочих (имеются ли эти „прочие“!). Книгу пустить в продажу во всех книжных лавках одновременно; отрывки и выдержки из нее поместить тогда же во всех газетах (разумеется, в дружественных и согласных на это). Накануне отправьте экземпляры: Жюлю Жанену, Эжену Пельтану, Теофилю Готье, Матарелю, Журдану, Нефцеру Жирардену, Саси, Эдуару Бертену (и мадемуазель Луизе Бертен), Лоран Пиша, Максиму дю Кану, Луи Ульбаху, госпоже Луизе Колле, госпоже д’Онэ, Ламартину, Мишле, Банвилю, Поль де Сен-Виктору, Полену Лимайраку, Полю Фуше, Беранже, Александру Дюма, которого я должен был назвать в первую очередь, если б не составлял этот список под шум колес отчаливающего пакетбота. А также Луи Буланже, Жюлю Лорану и другим, имена которых не приходят мне сейчас на ум; вы мне их подскажете, так как, очевидно, я многих забыл, и к тому же лучших. Вот для некоторых друзей во главе с вами первые шесть страниц; будьте любезны, вложите эти страницы в их экземпляры. Я вышлю вам еще несколько экземпляров».