Хлеб - Юрий Черниченко

Признаю вину в застарелом гегельянстве: раз действительно — стало быть, и разумно. И где авторитет, там приоритет. Вот был А. А. Ежевский главой Госкомсельхозтехники — и стоял как скала за модернизацию уже существующих комбайнов, за подъем ступенями, против штурма неведомых высот. А стал тот же А. А. Ежевский министром сельхозмашиностроения — и «поворот все вдруг», аргументы полетели кверху тормашками, вместо степенного подъема — рывок к «Дону-1500». (Конечно, точка зрения инженера — не у попа жена, ее менять можно, но только — как впечатляет здесь сама живость перемен! И как мобильность эта связана с переменой кресел!..) Если три министра (до Госагропрома действовала такая триада, Минсельхоз, Минсельмаш и Госкомсельхозтехника вкупе решали судьбу машин и вложений) вместо фактически нужных селу 470 тысяч работающих комбайнов запрашивали 1050 тысяч и успешно достигали просимого, то, значит, остается повторить за древним фанатиком: «Верую, ибо абсурдно».

А раз веруешь, то лети не жалуйся. Не жалуюсь, а… захожу на посадку.

Вон внизу наша бригада: мастерская, кухня, автовесы.

Андрей Ильич в холодке играет свой обеденный блиц, Я сел — грамотно, на три точки — в бригадном огороде (лук, щавель, картошка), которым мы откликнулись на лозунг всеобщего самопрокорма. Отряхнулся, вышел…

— Что, пенделя дали? — не отрываясь от доски, спросил бригадир, видящий кадры насквозь. — Идите к Риме, пока борщ горячий, а чесночинку я дам…

Для гласности у Андрея Ильича есть навес с голубыми перильцами. Сюда он выходит и сам — вовремя сказать нужное слово, оттенить некелейность решения. Здесь вывешивает «молнии» и решает вопросы оплаты труда, громко ища истину, счетовод бригады Анна Дмитриевна. У навеса выкуривает последний «Памир» дня мой терпеливый учитель Виктор Васильевич Карачунов — это в тот тихий момент, когда комбайны согнаны под ночной надзор, а состав механизаторов принимает душ перед отправкой на восстановление сил в станицу Прочно-окопскую, посещенную в свое время путешествовавшими Пушкиным и Лермонтовым.

С голубых перил я и сознался в происшедшем, допустив, что у вас, Юрий Александрович, был в резерве и другой способ дискуссий.

— Галиматня, — оборвал меня Андрей Ильич. Он у нас резковат как гоголевский Иван Никифорович (видно, сказывается сходство внешностей), зато по складу ума — философ. Кинической, скорей всего, школы, — Когда в соревнованиях участник один, прессы не надо. Победителя мы с утра знаем, чего посторонним гуртоваться? Пенделя, чтоб не путались.

Ну, вы не загибайте, Андрей Ильич, как же это — один? Были ж и конкурсные испытания с западными машинами, и «Нивы» кругом ходят — сопоставляйте…

— Если б рядом шел «Ротор» таганрогский, а в другой загонке, скажем, «Доминатор» был или синий, «немец», я бы мог сравнить и, какой понравится, купить — тогда вы нужны. Сфотографировать на кинопленку, какой-такой комбайн Прочный Окоп себе выбирал. А если оно так, как сегодня, то сократил Песков вас правильно. Толку все равно никакого.

Это его давний пунктик, Андрея Ильича: словесные споры («а-лала», называет он дискуссии) — дрянной эрзац спора делом. И мы, пишущие, встречаем к себе внимание только потому, что «бедному крестьянину некуда податься», ни пощупать, ни прицениться, все за него решат и фонды разделят. В реальности кругом монополия. Это как в Фергане… Продает узбек дыню, держит в руках. Подходит к нему председатель, по-тамошнему раис: «Что, дыню продаешь?» — «Да, выбирай, какая нравится», — «Так она ж у тебя одна, из чего выбирать?» — «Так и раис у нас тоже один, а мы тебя все выбираем да выбираем»…

— Вот когда Агропром или кто заведет многополию, тогда и я на тот конкурс, наверно, поеду. И меня оттуда не попрут. Потому что я там нужный, а вы — нет.

Таков наш Андрей Ильич. Странно, но аналогичный взгляд, уже укорененный жизнью, я встретил среди социографов Венгрии. Не писарей дело — решать за работника. Такой знаток деревни, как Берто Булча, не знал — можете себе представить? — стоимости одного скотоместа на комплексах крупного рогатого скота! А в журнале «Форраш», глубинном, почвенном, кечкеметском, даже удивились речи о расходе кормовых единиц на один килограмм привеса… «Это знает «Свинопром», а не знает — всех заказчиков у него переманит «Агробэр», — объяснял свое неведение Даниэл, редактор «Форраша». Глядишь, и заставят задуматься над хваленой осведомленностью нашей очерковой прозы — от какой она радости? Какую пустоту заполняет? И что ее, собственно, вырастило?.. Специалист подобен флюсу, а флюс как-никак болезнь.

Вот вы все ворчите, Андрей Ильич, а «Дон», если расчеты подтвердятся, сократит четыреста тысяч механизаторов, он и уборочный парк сократит, он гораздо производительнее «Нивы»…

— Сколько «Донов» будет Ростов выпускать?

Отвечаю, как у вас, Юрий Александрович, не раз читывал: 75 тысяч в год.

— А «Нивы» сколько теперь печатает?

— Тоже семьдесят пять тысяч.

— Значит, сколько делали, столько и будут делать? Где ж тогда хваленый прирост производительности? Поле остается старым, выпуск комбайнов — тем же… Выходит, сами не верят в то, что сулят, — к смеху бригадного веча развел руками софист.

Ну, насчет числа «Донов» мне еще есть что возразить. «Ростсельмаш» поначалу может выпускать и 75 тысяч, пока не скопится оптимальный парк. К тому же срок уборки сейчас такой протяженный, что потери на полосе от осыпания, прорастания в колосе, «угорания» клейковины очень велики и вполне сопоставимы с объемами наших зарубежных закупок зерна. Но потом, в туманном пока будущем придется сокращать «сплошную комбайнизацию» и удерживать выпуск только на поддерживающем уровне, иначе никакой бюджет не выдержит. На этот счет есть обсчитанная учеными стратегия, есть Система машин (которая так с прописной и пишется, чтоб уважение было). В больших делах не повольничаешь!

Философ из Прочноокопской прав, однако, в самом подходе: чтоб хлебный вал и производительность труда в земледелии устойчиво росли, число главных уборочных машин должно… сокращаться. Парадокс? Никак нет. Это обязаны быть машины такого прироста мощности и надежности, какой бы опережал рост урожайности.

У Соединенных Штатов Америки уже был тот миллион комбайнов, к которому звали нас не так давно три министерства. Был — и сплыл! В 1961 году довольно скромный их урожай в 176 миллионов тонн (зерно кормовое, продовольственное плюс соя) убирался армадой в 980 тысяч комбайнов. Выработка за сезон, легко подсчитать, составляла около 180 тонн зерна на машину. У нас тогда, в 1961-м, при 598 тысячах комбайнов и 130 миллионах тонн валовки, сезонный намолот превышал американский: он находился у 215 тонн. Спустя четверть века уборочный парк Штатов сократился приблизительно на одну треть и держится у 600 тысяч единиц, тогда как валовый сбор (кормовое, пищевое зерно плюс бобы сои) достиг 394 миллиона тонн. Выработка на агрегат превысила 650 тонн в осень. Это значит, что техника соответствует, будем объективны, запросам рынка и требованиям надежности. У нас за минувшую четверть века выработка за сезон на одну машину практически сохранилась прежней: около 240 тонн намолота, если принимать за истину валовый сбор, названный журналом «Наш современник» (№ 7 за 1985 г.), т. е. 200 миллионов тонн. (ЦСУ в последние пять лет публиковать данные о зерне перестало.) Но парк комбайнов круто вырос, достиг 832 тысяч — в смысле амортизации, расхода горючего, металла, объемов труда это, разумеется, рекордно неэффективный путь. Такова плата за ненадежность. Добавим, что американская сезонная мерка (около 650 тонн) вовсе не что-то аховое: наш стандартный «Колос» в руках испытателей показывает и 900, и 1000 тонн за осень, а «Нива» — в условиях порядка, повторим, — нарабатывает пятьсот и выше.

Но с чего мы вдруг сошли на параллели с заокеанским хозяйством? А с того самого, что наш Андрей Ильич соревнуется с Соединенными Штатами Америки.

Серьезно. Там могут не знать о существовании такой хозяйственной автономии — бригады № 1 колхоза имени Кирова Новокубанского района. По территории одна сторона (бригадная) явно уступает второй, как и в производительности труда. Кроме того, гидротермический коэффициент на Ставропольском плато, то есть осадки, их распределение, сумма температур и пр., а также всегдашняя опасность эрозии («Армавирский коридор»!) ставят Андрея Ильича в проигрышные условия в сравнении с Миссури, Огайо, Иллинойсом, вообще Средним Западом, где и формируется продовольственное могущество Юнайтед Стейтс. Это, однако, не остановило нашего философа, и с приобретением хозяйственной самостоятельности (с переходом на полный хозрасчет и чековые внутренние деньги) он выбрал себе далекого, но серьезного соперника. Сложилось так отнюдь не потому, что Андрей Ильич, давний кубанский работник, прежде противостоял то Айове, то Шампани (чего только не провозглашалось за время нашего с ним знакомства!), а как раз напротив — вопреки разудалой бывальщине. Просто я, корпя над книжкой «Работающий американец», стал снабжать нашего хозяина кое-какой статистикой, отбирая, естественно, только сопоставимые натуральные показатели, и постепенно всякий бригадный итог стал рождать независимое и любознательное: