Лондонские поля - Мартин Эмис

На экране здоровенный Чик обходил свою автоматическую прачечную-химчистку, появлялся, облаченный в визитку и котелок, на скачках, сам катался на лошади, а затем удил рыбу из какого-то заброшенного канала. Чик в гимнастическом зале, с эспандером для грудных мышц, Чик в бассейне для ныряния, в солярии, с лоснящимся от крема торсом, огромный Чик со своими пони, своими птицами, своим питбулем… А потом появился Ким Твемлоу, бывший чемпион мира, в белых своих туфлях, с белым поясным ремнем и помятым лицом, и сказал:

«Взгляните на средние результаты, и сразу станет ясно, что большой Чик опережает соперника на целую милю. Честь и хвала Киту за успехи, которых он добился. Должно быть, есть у него голова на плечах, раз он дошел до финала и все такое. Но в нынешней своей форме Киту не по силам будет перебежать дорогу Чику…»

— Что будет, то и будет, — хриплым голосом выдавил из себя Кит спустя какое-то время.

— Что за тип этот Чик?

Кит выдал ей сокращенную версию размолвки со своим давним партнером по бизнесу. Что касается изнасилования Чиковой сестры и своей последующей госпитализации, то Кит, мелковатый по сравнению с Чиком, сказал следующее:

— Нам случилось помахаться из-за той птахи, и этот лось против меня не выстоял — оказался вторым. И вот завтра вечером у нас с ним рандеву. Выясним, кто же все-таки из нас первый, — раз и навсегда.

— Отлично, Кит. Это может сработать в нашу пользу. А сейчас, наверное, тебе неплохо было бы забыть обо всех этих передрягах — я приготовила для тебя чудный ролик. Немного необычный, на тему Хэллоуина. Мы на несколько дней запоздали, но что с того, а, Кит?

— Ужастик, типа?

— По старому календарю это была последняя ночь года. Ночь, когда все ведьмы и ведьмаки выбирались наружу.

Когда Кит, волоча ноги, поплелся в спальню, лимузин Гая въехал на территорию дома престарелых. На крохотном телеэкране в это время показывали схематичное изображение матки жены Президента, где здоровые и пораженные участки обозначались разными цветами. Жена Президента, такая юная, такая светловолосая… Гай спросил у водителя, не затруднит ли его на минутку подъехать к тротуару. Того это затрудняло, однако он таки подъехал. Гай согнул свое длинное тело и выбрался наружу.

Он попробовал выпрямиться — и ничего не произошло. Водитель с устоявшимся уже отвращением наблюдал за тем, как Гай кряхтит на обочине (сначала недоуменно, а потом и напрягаясь изо всех сил), по-прежнему оставаясь скорченным на манер пьяницы. После второй неудачной попытки он попятился к деревянной скамье. Передохнул на ней, уложив руки на набалдашник трости в качестве мягкой подпорки для подбородка. Теперь он видел расположенный буквой «Г» особняк в стиле Тюдоров, черепичную его крышу и окна со свинцовыми переплетами, пруд, серебряной монетой распластанный на передней лужайке; видел он также размеры и природу стоявшей перед ним задачи. Прежде это было лишь подлежащим преодолению препятствием на пути, по которому он спешил добраться до чего-то совсем иного — до неизбежного. Но теперь это явственно заполняло все небо. И небо прогибалось и падало.

Физика вела себя как-то странно, физика вела себя жестоко. Гравитация, напирая на него, сгибала ему спину, но если и Гай будет достаточно сильно напирать на свою трость, то станет медленно поднимать голову вверх, вверх.

В ту минуту, когда Гай распрямился, Кит откинулся на кровати Николь и стал устраиваться на ней поудобнее — длительная процедура. Она взбила для него подушки и стянула с его ног туфли; также Кит обременил ее просьбой принести ему из холодильника еще одну банку лагера. Он стесненно озирался вокруг, ища взглядом коробку с бумажными салфетками.

— Подожди-ка, милый, — сказала она. — Можно придумать кое-что позабавнее. — Она выдвинула ящик комода и стала в нем рыться. — Кажется, все путное в стирке. И все, Кит, из-за этих роликов. Погоди. — Она повернулась, наклонилась и запустила себе под платье обе руки с оттопыренными большими пальцами. — Вот, воспользуешься ими. Наденем-ка их тебе на голову, пока они тебе не понадобятся. А смотреть сможешь через прорези для ног. На ком-нибудь другом это выглядело бы довольно комично, но только, Кит, не на тебе.

Черная ластовица на мгновение раздулась, когда Кит по обыкновению сказал:

— Угу, ясен пень.

Она покинула его, распластанного на покрывале в этаком респираторе с оборочками. Затем появилась снова, уже в электронном виде. На экране она медленно вошла в спальню, облаченная в черную накидку, в сапогах до самых бедер и ведьмовской остроконечной шляпе. И когда она повернулась, когда взметнулась, завихрившись, ее черная накидка, можно было видеть, каким простым способом простые формы (ноги, бедра, ляжки, талия) могут заставить сиять рептильные глазки, заставить пылать рептильный мозг. Волшебство: чары, ромбы, куриные грудные косточки, магические кольца… Да, магия, ворожба, некромантия…

Кит трудился не покладая рук.

Затем она медленно вошла в спальню, облаченная в черную накидку, в сапогах до самых бедер и ведьмовской остроконечной шляпе.

Кит трудился не покладая рук. Затем в спальню вошла настоящая, не электронная некромантка.

Все пройдет превосходно.

Гай подавил радость, вспыхнувшую в нем, когда сестра-хозяйка — или здравоохранительница — или концессионерка смерти — сообщила ему, что состояние миссис Броуднер сильно ухудшилось. Она не поймет ничего из того, что он ей скажет. И ничего не ответит. Если повезет. Все пройдет превосходно. Хоуп, конечно, терпеть не могла свою мать, а та терпеть не могла Хоуп. В последний раз Гай видел миссис Броуднер семь или восемь лет назад. Он знал об этом заведении, о последнем ее пристанище, только одно: об этом ему проговорилась Лиззибу. Хотя ни одна старая дама не могла отсюда уйти, любая старая дама могла сюда попасть — такова была политика содержавшей его компании. Миссис Броуднер сюда попала, стало быть, она отсюда не выйдет. И вот Гай прошел через анфиладу залов — в той или иной степени замаскированных приемных. Других посетителей видно не было.

— Присцилла? — сказал он, когда они остались одни.

Он смотрел вниз. На что? На то, что под конец своего существования оказалось втянутым в более или менее отталкивающую борьбу — в тот процесс, в котором может уцелеть столь немногое. Он взял это существо за руку и присел рядом.

— Вы помните меня, не так ли? — начал он. — Гая? Мужа Хоуп? Вы выглядите неплохо. Спасибо, что согласились со мной повидаться. Я принес вам — э-э — хорошие вести! У нас все здоровы. Хоуп отменно здорова. Мармадюк, ваш маленький внук, в великолепной форме. Хлопот с ним, как всегда, невпроворот, но…

Она наблюдала за ним, когда он говорил, — или ему так казалось. Голова ее, насаженная на исхудалую шею, словно на шпиндель, то и дело покачивалась; глаза плавали в новых своих огромных бассейнах, но совершенно не моргали. Руки Присциллы были крепко сцеплены, стиснуты одна с другой.

— Лиззибу так и пышет здоровьем. Она в последнее время располнела, набрала в весе, но это же не конец света, правда? Нет, все здоровы, все шлют вам свою любовь. Это чудесно, не правда ли, это совершенно восхитительно, я уверен в этом, да, когда все в семье по-настоящему близки, когда все друг друга любят, — сказал он и заколебался, почувствовав, как быстро лицо его покрывается слезами, — и они, что бы ни случилось, они защитят друг друга. И это — навсегда.

Неожиданно она заговорила. Она лишь сказала:

— Все это…

Гай ждал продолжения. Его не последовало.

— Что ж, полагаю, мне пора уходить. До свиданья. Спасибо, что уделили мне время.

— …дерьмо, — заключила она.

Он подождал еще немного.

— До свиданья, Присцилла.

Николь и Кит вдвоем сидели на кровати и курили. Оба глубоко затягивались — так, что потрескивали сигареты. Выпуская дым, Николь высоко задирала подбородок. Она сказала:

— Ты не должен упрекать себя, Кит. Такое случается с каждым.

— …Да ну? Нет, со мной такого прежде не бывало. Ни в коем разе.

— В самом деле? Никогда?

— Да уж, можешь не сомневаться. Что мне — я всегда на коне. Трах! — и готово. Со мной такого прежде не бывало.

Конечно, в действительности такое случалось с ним и прежде. В среднем это случалось с ним примерно раз пять в неделю. Но и не было слишком уж регулярным. Так или иначе, он чувствовал, что получил право на некоторую долю разочарования и злости. В чем дело? Возможно, в ее костлявых лодыжках. И во всей этой болтовне. Или в том, что она, несмотря на свою очевидную гибкость и податливость, оказалась такой тяжелой — тяжелой, как автомобиль, как тяжелый «кавалер». Да что там, всего лишь перевернуть ее было все равно что припарковать фургон для перевозки мебели.