Андрей Рублев - Андрей Михалков-Кончаловский

Андрей кричит, пытается ухватиться за стремя проносящегося мимо всадника, но его сбивают с ног, он падает под копыта лошадей и долго лежит, не двигаясь, пока оседает висящая в замершем воздухе пыль и черная ряса Андрея не становится белой. Белой, как холст.

Вдруг в березовой роще, что в стороне от дороги, возникает странный однообразный стук и звонко разносится в вечерней тишине. Андрей встает и идет на этот необъяснимый звук. Медленно проходит мимо берез. Стук все ближе. Андрей выходит на поляну и останавливается.

Он видит старшого с пустыми окровавленными глазницами, который стоит у дерева и стучит по нему палкой. На стук этот бредут со всех сторон, вытянув руки, его товарищи. У всех вместо глаз — черные раны, и белые рубахи разорваны и залиты кровью.

Окаменев, стоит Андрей и смотрит, как Никола, растопырив руки, натыкается на березу, бормочет что-то и плетется дальше вслед за остальными на призыв старшого.

Мастера сбиваются в тесный кружок, цепляются друг за друга, некоторое время зовут Сергея. Тот не откликается. Тогда они выстраиваются в длинную цепочку и, держась друг за друга, бредут за старшим, который идет впереди, ощупывая дорогу палкой. Через несколько минут они теряются среди белых стволов.

Андрей поворачивается и идет обратно, в сторону дороги.

Вдруг из зарослей крапивы до него доносятся чьи-то всхлипывания. Андрей подходит ближе и видит Сергея. Он сидит на земле в самой гуще крапивы и плачет. Увидав Андрея, он всхлипывает и бросается сквозь заросли в сторону.

— Это же я! Серега! — кричит Андрей.

Сергей не отвечает и мчится прочь, петляя между берез. Долго мечется Андрей по пустой роще, стараясь поймать малого.

— Да ты что, Сергей! Погоди!

Наконец ему удается схватить мальчишку за рубаху. Оба падают на землю. Серега пытается вырваться, плачет. Андрей крепко держит мальчишку за ногу и успокаивает:

— Ты что, не узнал меня? Серега? Это же я, Андрей! Ну будет, будет… Слышишь?..

Вдруг мальчишка улыбается сквозь слезы и дергает ногой:

— Пусти, ну пусти же, щекотно…

Праздник. Весна 1408 года

Вечереет. Весенний сквозной лес упал в тихую Клязьму. На пологом берегу стоят, застыв, первые редкие травы.

Из-за песчаной косы одна за другой появляются две лодки, которые кажутся черными на гладкой воде излучины. Над рекой возникают голоса и встают над берегами, чистые и отчетливые.

— Эй, Андрей! — несется с дальней лодки.

— Что тебе?

— Даниил говорит: не успеем дотемна!

Лодки медленно скользят вниз по реке.

— Андрей! — это голос Даниила.

— Ну?

— Не успеем во Владимир дотемна! Давайте переночуем!

— Как хотите!

Лодки плавно движутся по течению, и силуэты людей в них кажутся вырезанными из темной жести.

Над водой несется звонкий мальчишеский голос:

— Фома!

— А!

— Фома!

— Ну, чего!

— Фома! — хохочет мальчишка.

— Ну чего тебе?!

— Лови!

— Чего «лови»?

— Лови! «Чего, чего»!

Слышится всплеск, мальчишеский смех и строгий окрик Андрея:

— Да хватит вам!

И снова тишина охватывает реку, и в тишине этой негромкие голоса повисают над водой близким подслушанным разговором.

— Устал, Андрей?

— Нет.

— А то давай я.

— Да я не устал.

Некоторое время молчат, и слышно только деревянное повизгивание весла.

— Во скрипит… — бормочет Андрей.

— Хорошо скрипит, — возражает мальчишеский голос.

— У тебя все не как у людей, — сердится Петр.

— Почему это?

Все ближе голоса, все ближе и ближе лодки, и вот они уже скользят у самого берега, задевая веслами прошлогоднюю осоку.

— Не успеем мы, — говорит кто-то простуженным голосом.

— Ну, завтра будем.

— Собора не распишем до холодов, июнь уж виден, — объясняет Алексей.

— Так, может, остановимся?! Есть хочется! — перебивает Андрея голос Фомы со второй лодки.

— Как хотите!

— Тогда давайте к берегу! — кричит Даниил.

Густые сумерки. Обе лодки пристают к берегу, шуршат, раздвигая лозняк. Иконописцы гремят веслами, вылезают из лодок, разминаются, вглядываясь в темноту наступившего вечера, переговариваются.

Здесь и Петр — молодой с грустными глазами послушник, и Алексей — веселый курчавый богомаз, и Сергей — тот самый Сергей, который чудом спасся от ослепления и теперь состоит в учениках у Андрея, и сам Андрей. Из другой лодки вылезают Даниил, Фома, вытянувшийся, повзрослевший, и двое незнакомых: мужик с бабой — мирские, муж и жена.

Неожиданно из темноты появляются несколько верховых и окружают путешественников.

— А ну-ка дай огня! — раздается сиплый голос.

Кто-то соскакивает с лошади и, вздув факел, обходит иконописцев, освещая их лица. Те неподвижно стоят и прислушиваются к фырканью коней в темноте.

— Чего вам? — испуганно спрашивает Даниил у всадника, тихо подъехавшего к самым лодкам.

— Кто такие? — раздается вместо ответа.

— Из Москвы мы. Мастера, — торопливо отвечает Алексей. — Во Владимир едем.

— По приказу князя великого едем! — объясняет Даниил. — Успенский собор расписать заново приглашены.

— А старшой кто у вас тут? Ты, что ли? — спрашивают из темноты.

— Нет, — отвечает Алексей. — Вот он…

— Я старшой, — выступает вперед Даниил, — Черный Даниил.

— Ну-ка иди сюда, Черный.

Даниил исчезает в темноте. В стороне неровно посвечивает факел, вырывая из темноты украшенные медью седла и мокрые бока коней.

Иконописцы с тревогой прислушиваются к доносящимся до них обрывкам разговора.

Факел описывает огненную дугу и с шипением гаснет в реке. Слышится чавканье копыт по сырому берегу и треск кустов. Затем наступает тишина. Даниил возвращается к лодкам.

— Чего они? — спрашивает Андрей.

— Дружинники, — отвечает Даниил. — Вора ищут какого-то. Говорят, того, кто хоромы спалил княжеские, помнишь?

— Это позапрошлой зимой, что ли? — интересуется Алексей.

— Ну да.

— Э-э-э! — смеется мирской. — Теперь ищи его свищи! Позапрошлой зимой!

— Схватились олухи… — бормочет его жена.

— Он здесь где-то, в этих местах бродит, — объясняет Даниил, — говорят, баба у него в деревне соседней.

— В какой деревне? — интересуется мирская. — Далеко деревня-то?

Даниил не отвечает. Мастера начинают разгружать лодки и готовить ночлег.

— А потом, — добавляет Даниил, — язычники здесь по деревням кругом!

Алексей разводит костер, дует в слабый огонь, баба хлопочет у туесков и мешочков. Сергей тащит к костру длинную сухую слегу.

— Там Андрей и Фома такую корягу нашли! На всю ночь хватит!

По серой песчаной косе Андрей и Фома волокут огромную высохшую корягу. Коряга хрустит, шипит по песку, подпрыгивает. Вдруг Андрей останавливается и замирает.

— Ты чего? — спрашивает Фома.

Где-то совсем близко в кустах звонко щелкает, музыкально и напряженно. И через несколько мгновений свищет робко, словно пробует голос.

— А? — тревожно спрашивает Фома, уставившись на Андрея круглыми глазами.

— Погоди, слышишь?

— Соловей.

— А больше ничего? — вслушиваясь, улыбается Андрей.

К соловьиной песне примешивается тонкий, еле слышный звон, такой тихий, что кажется, будто звенит в ушах. Звон доносится со склона горы, черным краем отпечатавшейся на светлом западном небе. Вот он становится громче, звончей и сливается со смелеющей соловьиной песней в удивительное двухголосье.

— Слышишь? — шепчет Андрей.

Фома в беспокойстве берется за корягу:

— Идем.

— Из деревни… — вопросительно оборачивается к Фоме Андрей. — Что это?

— Идем, идем, — испуганно повторяет Фома.

— Колдуют, — шепчет Андрей.

— Идем, слышишь, Андрей! — настаивает Фома.

Они снова нагибаются над корягой и с сухим шорохом тащат ее по песку.

Темно. Путники молча трапезничают, сидя около огня. Все стараются не смотреть наверх, в сторону деревни. Там, в тумане, уже зажглись первые костры, и осторожный ветер доносит до лодок нестройную путаницу звонов и редких голосов. Даниил первый нарушает молчание.

— Что же все-таки с западной стеной делать будем? — обращается он к Андрею.

— С западной? — переспрашивает тот.

— С западной.

— А что с западной? Напишем и на западной Страшный Суд…

Даниил внимательно смотрит на Андрея, лицо которого кажется взволнованным в неровном свете костра.

— Собору-то небось лет двести, не менее, — говорит мирской. Его рябая баба то и дело оглядывается в сторону деревни и мелко крестится.

— Понимаешь, — настойчиво продолжает Даниил, — я так думаю… Что если там праведников всех поместить, а?