Обольщение Евы Фольк - Дэвид Бейкер

Бек вопросительно посмотрел на директора.

— Нет, ответьте ему вы, господин Бек. Я — еврей, а они не верят евреям.

Клерк прокашлялся.

— Видите ли, Питер Клеппингер — преступник. Если только он не оставил вам расписку, наша компания не может отвечать за какие-либо устные обязательства. Уверяю вас, подобная процедура оформления товара — обычная практика. Мы выдадим вам копию купчей, так что вы сможете проверить все сами. Кстати, подумайте о приобретении нашей страховки грузов…

Глава 6

Человек преодолевает свои сомнения и тревоги не потому, что считает себя безупречно хорошим, а потому, что чувствует себя причастным к чему-то большему.

Две недели спустя, во вторник 22 июля, все радиостанции кричали о трагедии в Кобленце. Те немногие в Вайнхаузене, у кого были действующие радиоприемники, мгновенно разнесли новость по всей деревне. Рухнул старый городской мост, отправив на дно реки неизвестное число людей, грузовиков и легковых машин.

Еще две удручающих новости прибыли в Вайнхаузен на следующее утро, и неприятная участь доставки их по адресу выпала почтальону Фрицу Шмидту. Вскочив на свой старенький мотоцикл, он, дымя и рыча двигателем, помчался по дороге, идущей мимо дома Евы вверх по склону холма.

Поскольку Ева знала, что Шмидт использует мотоцикл только в чрезвычайных ситуациях, у нее разгорелось любопытство. Выскочив из дома, она схватила свой велосипед и помчалась вслед за почтальоном. После нескольких минут погони Ева увидела, что Шмидт остановился возле дома Бибера. Подкатив к двери старого винодела, она, тяжело дыша, вытерла лицо носовым платком.

Летний воздух был наполнен едким запахом навоза. Из устроенных в переулках загонов доносилось хрюканье свиней. Неподалеку плакал ребенок, напоминая, что сараи деревенского сада были битком забиты бездомными. В этот момент дверь дома резко распахнулась, и на пороге появился Бибер, держа в дрожащей руке две телеграммы.

— Что случилось? — беспокойно спросила Ева, приближаясь к нему.

Ничего не ответив, старик передал ей телеграммы. Первая из них гласила:

23 июля 1930

Кобленц

Кому: Гансу Биберу

Вайнхаузен, Рейнланд

Вынужден с прискорбием сообщить, что ваша партия вина, скорее всего, утеряна в результате крушения моста.

Как можно быстрее позвоните мне.

Якоб Герковски 45 32 10.

— О Боже! — Ева взяла Бибера за руку. — Вы думаете…

Взглянув в сломленное лицо старика, она быстро прочитала вторую телеграмму.

23 июля 1930

Кобленц

Кому: Гансу Биберу

Вайнхаузен, Рейнланд

Потеря вашей партии вина подтверждена.

Как можно быстрее позвоните мне.

Самуэль Герковски 45 47 53.

По щекам Евы потекли слезы…

После скудного обеда Бибер, собравшись с духом, медленно отправился на почту, где находился единственный в деревне телефонный аппарат. К этому моменту почтальон уже пересказал содержимое телеграмм всем жителям Вайнхаузена, и Ричард Клемпнер собрал всех, кого мог, чтобы поддержать старика. Встретив их возле почты, Ганс благодарно пожал друзьям руки, и они вместе вошли в здание. Сняв с рычага черную трубку, Бибер прижал ее к уху, и с помощью маленького диска нервно набрал свободной рукой номер. После нескольких секунд ожидания на другом конце ответил Якоб Герковски.

Обменявшись с ним приветствиями, Бибер внимательно выслушал подробности случившегося. Как оказалось, вся партия вина была погружена на три больших грузовика, которые проезжали мост как раз в тот момент, когда тот обрушился. По словам очевидцев, они находились в самом центре пролета, и сразу же пошли на дно реки вместе с водителями.

В тот момент на мосту в своих машинах находилось еще около тридцати человек. Все они погибли.

— Конечно, это ужасная трагедия. Соболезную семьям погибших водителей, — Бибер, вздохнув, нервно слушал, что ему говорит Герковски. — Да, я понимаю. У нас не было страховки… Да… Но… — Ганс побледнел. — Да, я понимаю… Хорошо… Я сразу же позвоню ему… Да, конечно, — Бибер вытер выступившую на лбу испарину. — Понятно… И ничего нельзя сделать? Конечно, господин Герковски, — сказал он дрожащим голосом, выслушав длинный ответ. — Да, но…

Ганс прижал трубку к уху так, как будто ожидал услышать в последних словах Герковски хоть какой-то повод для надежды. Наконец, медленно повесив ее на рычаг, он повернулся к друзьям. По его осунувшемуся, посеревшему лицу они сразу все поняли. Казалось, Ганс постарел сразу на двадцать лет.

— Вся партия утеряна. Остается только надеяться на то, что банк даст нам отсрочку, — хрипло произнес он. Его руки дрожали.

Клемпнер и Оффенбахер беспокойно переглянулись. Они оба хорошо знали, что банки выискивают любую удобную возможность отобрать у разорившихся собственников как можно больше стоящей недвижимости. А Бибер, к сожалению, со времени оформления закладной в феврале не удосужился ответить ни на одно заказное письмо, полученное им от банка. Он упрямо игнорировал все запросы из Кобленца, злясь на то, что Герковски отобрал ферму у одного из его друзей в Хорхайме. Будучи слишком уверенным в успешной продаже своего лучшего вина, Бибер дважды неразумно отказался ответить президенту банка, что на него было совсем не похоже.

— Мне нужно сделать еще один звонок, — сказал он фрау Шмидт, которая работала телефонисткой. — Вот номер.

Бибер передал жене почтальона клочок бумаги, уверяя Еву, что банк не станет подгонять его. Связавшись с Самуэлем Герковски, он объяснил причину, по которой не сможет выплатить долг до сбора урожая. Слушая ответ, Бибер кусал губы.

— Но, господин Герковски, в этом году должен быть очень хороший урожай и я… — он опять встревожено замолчал, слушая собеседника. — Да, но я уверен, что мозельские вина скоро опять будут в цене и… Нет, я так не думаю… Но, послушайте… — Ганс, ссутулившись, с обреченным видом слушал, что ему говорит банкир. — Прошу вас, дайте мне еще время. Я… Да, господин Герковски, но…

Клемпнер, Вольф и Андреас нервно расхаживали взад-вперед. Ричард что-то бормотал себе под нос про «еврейского дельца», а Вольф стучал кулаком в ладонь. Когда Бибер, наконец, повесил трубку на рычаг, Ева мягко положила руку на его ссутуленное плечо. Едва не плача, Ганс провел рукой по своей лысой голове. Все поняли, что произошло наихудшее.

— Поскольку я уже просрочил платеж, банк на уступки не пойдет, — сказал он растерянно. — Герковски требует всю сумму целиком. На ее поиски он мне дает сорок пять дней.

— Мерзавец! — воскликнул Клемпнер. — Если бы он подождал пару месяцев, ничего бы с ним не случилось. Просто этот еврей хочет продать твои виноградники и винодельню кому-то из своих дружков из франкфуртской синагоги.

Ганс сокрушенно покачал головой.

— Он имеет на это право, а мне для покрытия долга все равно потребовалось бы несколько хороших урожаев. Я поставил подпись под договором и потому должен выполнять нормы закона.

Вдруг, Оскар Оффенбахер издал рычание, чем немало удивил всех присутствующих. Он был не из тех, кто выражает свои эмоции подобным образом. Оскар вернулся с войны, полный решимости почтить последнюю волю своего командира, попросившего его выжить и быть счастливым ради павших на поле сражения. По этой причине круглолицый пекарь всегда добродушно посмеивался, шумно ликовал, громко хохотал или тихо хихикал, но никто еще не слышал, чтобы он рычал.

— Законы перестали быть справедливыми! Они используются против тебя… Против всех нас!

В этот момент в дверях появился Самуэль Зильберман, которого никто не ожидал увидеть. Лицо Евы вспыхнуло. «Еще один еврей», — подумала девочка.

— Господин Бибер, мы с женой только что услышали о вашей потере. Мы бы хотели как-то помочь вам. — Самуэл наклонился к Биберу. — Мы знаем, как вы помогаете другим, поэтому позвольте нам помочь вам, — шепнул он.

Схватив седоволосого бакалейщика за плечо, Клемпнер развернул его к себе.

— Я знаю, что ты задумал! — крикнул он. — Хочешь предложить кредит в своем магазине, да?

— Вовсе нет. Просто мой раввин наверняка знает этого банкира, и, возможно, ему удастся уговорить его смягчить условия.

— У меня всего сорок пять дней, — сказал Ганс, стиснув зубы.

Несмотря на все усилия сочувствующих вайнхаузенцев и раввина Зильбермана, старому виноделу помочь так и не удалось. В понедельник 25 августа полицейская машина и длинный черный «Майбах Цеппелин», медленно проехав через деревню, остановились перед домом Бибера. Из «Майбаха» вышел банкир, его поверенный и оценщик. Все трое были в темных костюмах и летних шляпах. Герковски, глубоко вдохнув деревенский воздух, закашлялся.