Интим не предлагать! (СИ) - Лель Агата

— Слушай, а почему всё-таки Ромашкина? — задал в очередной раз волнующий вопрос, с которого Пашутин искусно слился, делая вид, что мелодия занимает сейчас всё его существование. — Э, приём, — пихнул локтем в бочину, и Пашутин недовольно скривился.

— Да не знаю я, кто на ум пришёл, того и назвал.

— А мне показалось, что не просто так.

— Тебе показалось, — отмахнулся Пашутин и, глядя куда-то перед собой, расплылся в улыбке: — Лекции учит, говоришь?

Проследил за его взглядом: Ромашкина, собственной персоной. Под ручку со своей подружкой. У обеих вид немного растерянный, словно они здесь случайно оказались.

Неужели такие как они тоже посещают зачетные вечеринки?

— Я бы на твоём месте пошёл и устроил ей выволочку, — откровенно глумясь, прошептал на ухо Пашутин. — Ещё юбку какую короткую надела. А ножки у неё ничего.

— Иди в задницу. Пусть делает, что хочет, у нас свободные отношения, — демонстративно отворачиваюсь и делаю вид, что рассматриваю крутящихся возле праздничного стенда для селфи девчонок. А мысли на самом деле там, за спиной. И какого это чёрта она сюда припёрлась.

— Ну, как я и говорил, — довольно резюмирует Артём и тянется за бокалом разведённого колой виски.

— А что ты говорил?

— Женить-то женил, но приручить …. увы.

— Не хочу я её приручать — это раз, а два — уговора такого, чтоб к концу срока она по мне сохла — не было. Штамп есть, живём вместе — всё на мази.

— Да это понятно, но я о другом толкую. Уломать-то её на штамп ты как-то уломал, но сделать своей фанаткой точно не выйдет. Не того она поля ягода и на твой накатанный годами пикап не поведётся.

— Больно надо мне её в себя влюблять. Чтобы она потом через месяц мне развод не дала и под окнами серенады пела? Мало их таких, что ли, шизанутых.

— Не, друг, Ромашкина точно не из этих чокнутых, как не старайся — не поведётся.

— Палец о палец не ударю.

— И совсем не уязвляет самолюбие? Что какая-то там Ромашкина и всё ещё не у твоих ног, — подстрекает Пашутин. Гаденько так шепчет. — Ещё и с мудаком каким-то трётся.

— Что за мудак? — цежу, не оборачиваясь.

— Да дрищ какой-то, вроде в нашем универе учится. О, глянь, он её лапает, офигеть. Я бы точно втащил.

Словно пружина подпрыгиваю на месте и хмуро таращусь на то, как Ромашкина кладёт руки на плечи тщедушного волосатого ботана, позволяя водрузить его клешни на свою талию. Покачиваясь под мелодичные ритмы Рианны, заливисто хохочет, запрокинув голову назад.

Перед глазами плывёт мутная пелена ярости. Значит, меня она сегодня отбрила, когда в шутку предложил расслабляющий массаж сделать. Разоралась, что у неё парень в Америке есть, а сама свои телеса на полное владение какому-то придурку предоставляет?

Краем глаза выхватываю тошнотную ухмылку Пашутина и понимаю — забрáло сорвало.

Быстрым шагом преодолеваю расстояние до милующейся парочки и грубо снимаю её руки с плеч этого ушлёпка.

— Э, офигел? Я танцую с Эдиком, вообще-то, — Ромашкина зло выдёргивает ладони и снова кладёт на плечи растерянного Эдуарда.

— Испарился. Живо, — шиплю одними губами, посылая ботану сигналы по-хорошему смотать удочки и подобрать раскатанную губу.

— Жень, я пойду, наверное, — мямлит дрищ, но Ромашкина прижимает его к себе сильнее, да так, что рябое лицо несчастного едва не синеет.

— Песня только началась, танцуй.

— Ты меня, наверное, плохо услышал? — игнорируя бабские взбрыки смотрю на Эдуарда и тот испуганно хлопает глазами, предпринимая вялую попытку ретироваться. Но Ромашкина оказывается на удивление настойчивой — не даёт и шагу сделать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— Так что ты там говорил — Веник Огурцова с лекции выгнал? И что теперь будет? — как ни в чём не бывало вещает она, адресуя вопрос дрищу.

Мелкая подружка Ромашкиной стоит чуть поодаль и с ужасом наблюдает за происходящим. В руках зажатый телефон, и это очень и очень плохо — такие как она при малейшем шухере в полицию звонят, как бабушка учила. А шухера будет не миновать.

— Иди сюда, — рычу на Ромашкину, но она продолжает свой пространный монолог о буднях универа, намеренно не обращая на меня никакого внимания.

Ну что ж, она не оставила мне выбора.

— Эдуард, — хлопаю по плечу бедолагу, и когда тот оборачивается — посылаю резкий выброс кулака в табло.

Ботан хватается за переносицу и, качнувшись, садится на корточки. Подруга Ромашкиной истошно визжит, а сама она, плотно сжав губы, оборачивается на меня и посылает глазами проклятия племени Вуду.

— Ты какого хрена творишь? Совсем с катушек слетел, мажор придурошный? — и елейно так, опустившись на колени: — Эдик, ты как? Очень больно? — хватает любезно предложенные подругой бумажные салфетки и тычет в нос поверженному дрищу.

Там и крови-то нет почти, но эта парочка наседок кудахчат так, словно пару минут назад здесь устраивались гладиаторские бои без правил.

Хватаю сопротивляющуюся Ромашкину за предплечье и против её воли тяну подальше от любопытных глаз. К счастью, таких не много — все слишком заняты коктейлями и позёрством, чтобы обращать внимание на мелкую потасовку.

— Ты что это себе позволяешь, совсем берега попутал? — шипит фурия и, спотыкаясь на высоченных каблуках, плетётся рядом безрезультатно пытаясь вырваться.

Завожу её за угол дома, где значительно тише и совсем никого нет, и устраиваю допрос с пристрастием:

— Это ты что себе позволяешь! Позорить меня задумала?

— В смысле?

— В коромысле! — осталось показать язык и добавить бе-бе-бе — и точно два второклассника на продлёнке.

— Кто ты мне такой, чтобы тебя позорить? — всё-таки вырывает руку горгона и массирует запястье.

— Вообще-то, муж.

— Фиктивный!

— Не важно! Он какой-то галимый ботаник. Лузер. Только посмотри на его тяпку! На моих глазах зажиматься с ним, это, блин… стрёмно. Хочешь мой авторитет в глазах друзей подорвать?

— Эдик мой друг, мы вместе курсовую писали, а ты идиот! И что только на тебя нашло?!

Васильковые глаза сверкают праведным гневом и до меня только доходит: а действительно, что? Пелена какая-то. Наверное, я просто привык держать всё и всех под своим неусыпным контролем, и тут жена! — пусть даже фиктивная, позволяет себе такие вольности.

И вроде бы должно быть пофигу — мне Ромашкина и не нравилась никогда, я её как женскую особь в упор до спора не видел, но вот почему-то не пофиг. И это выводит из строя. Раздрай какой-то.

За домом грохочет трек Ланы Дель Рей, по небу хаотично мечутся рассеянные лучи прожекторов: жёлтый, красный, синий. Синий, красный, жёлтый.

Гул голосов, взрывы нестройного смеха, звон разбитого стекла.

— Откуда Пашутина так хорошо знаешь? — уже спокойнее задаю вопрос, но Ромашкина меня игнорит, рассматривая чёрное с разноцветными всполохами небо.

Шумно выдыхаю через нос и считаю до десяти. Эта баба меня точно в могилу сведёт. До чего же упёртая! Кошусь на её профиль: губы сжаты, подбородок горделиво приподнят.

— Так и будем в молчанку играть?

— Не твоего скудного ума дело — откуда, — пыхтит, не отрывая взгляда от мелькающих огней.

— Ну а всё-таки? — не знаю почему, но этот вопрос не даёт мне покоя. Чувствую какой-то подвох, не срастается что-то. И чем дальше в лес, тем острее чуйка.

— Вообще-то, мы в одном универе учимся. Короче, отвали.

Точно что-то не договаривает, но не вытряхивать же ответ силой. А с другой стороны — какая мне до всего этого разница?

Вообще, ситуация идиотская. Свадьба эта, спор, ботаник. В табло зачем-то ему двинул.

Опускаю взгляд на правую руку, сжимаю и разжимаю кулак. Костяшки болят, нормально так заехал, вообще ведь ни за что.

— Я пошла, — роняет она, и я безразлично бросаю:

— Валяй.

Только она делает шаг, как вдруг, кажется, совсем недалеко, откуда-то из-за рядка остроносых туй начинают выпрыгивать со свистом ракеты. Салют!