Интим не предлагать! (СИ) - Лель Агата

— Но со мной же связался.

— На свою голову.

— Подожди, — меня озаряет не слишком приятная догадка: — получается, ты всё это делаешь по просьбе Цветковой? Ну вот эти лекарства все, чай с мёдом, и сам весь такой паинька.

Он ничего не отвечает и просто скрывается за дверью, а я ощущаю себя неприятно уязвлённой.

И как это теперь понимать?

Часть 15

Утром меня будит невероятно горячий солнечный луч, который неумолимо прожигает дыру в моей щеке.

Середина мая — шикарное время года. Тепло уже как летом, но это всё-таки ещё не лето, и осознание того, что впереди ещё целых три месяца коротких шорт, топиков и любимых босоножек делает тебя невероятно счастливой, наполняя душу восторженной радостью.

Ещё бы выздороветь окончательно и диплом получить…

Скидываю тонкое одеяло, сажусь на край кровати и сладко потягиваюсь. К своей безмерной радости осознаю, что чувствую себя гораздо лучше: голова совсем не болит и першения в горле как и не было. Сразу захотелось вскочить и переделать кучу дел: помыть голову, выщипать брови, накрасить ногти, а ещё возникло желание спуститься вниз и приготовить Малиновскому завтрак.

Сама не знаю, что это вдруг на меня нашло. Просто захотелось как-то его отблагодарить за то, что он провозился со мной трое суток: ходил за лекарствами, приносил подогретый бульон и чай. Даже стало немного жаль, что всё это закончилось. Это прозвучит странно, но болеть мне даже понравилось.

С упоением принимаю душ, надеваю свободные джинсовые шорты, футболку с изображением американского флага и с прекрасным настроением спускаюсь вниз.

Гостиную заливает солнечный свет, на разложенном диване, засунув руки под подушку спит Малиновский. Тонкая простынь накрывает лишь то, что ниже поясницы (зная его любовь в обнажёнке — и на том спасибо!), спина мерно вздымается в такт глубокому дыханию. Кажется, кто-то дрыхнет без задних ног. Хотя не удивительно — семь утра, воскресенье.

Подхожу ближе и с любопытством рассматриваю выбитую у основании шеи простенькую татуировку. Никаких иероглифов или модных сейчас словечек из разряда “моя жизнь, мои правила”, всего лишь два треугольника друг в друге, чёрт знает, что это означает. И хотя я не слишком одобряю эту моду на раскрашенные тела, но Малиновскому эта штука идёт. Как и челка эта дурацкая. И вообще он красивый. Может, даже красивее Джона. Хотя сравнивать их полнейшее безумие: Джон мужественный, сильный, ответственный, он горы покоряет, а Малиновский — рафинированный мажор, и этим всё сказано.

Да, он повёл себя благородно и не дал мне умереть от жара, да, и по морде он дать за женщину может — убедилась, но реального положения вещей это всё равно меняет.

Богдан, словно чувствуя, что его рассматривают будто экспонат громко сопит и переворачивается на спину, являя миру впечатляющий даже во сне рельефный пресс и крошечный краешек того… что приличные люди прячут под нижним бельём. А я, между прочим, хиленькая ещё после болезни, разве можно вот так сразу без подготовки!

Малиновский без футболки — зрелище не для слабонервных, не признать этого я даже при всём желании не могу, а уж Малиновский без штанов…

А если бы одеяло сползло ещё ниже… отвернулась бы я?..

Даже думать об этом не хочу: замираю на месте и дышать перестаю, потому что совсем не хочется, чтобы он застал меня глазеющую на него спящего… и без штанов.

Когда его дыхание снова становится равномерным и достаточно глубоким, я на цыпочках крадусь на кухню и плотно запираю за собой дверь. Та-ак, и где тут плита? За все дни своего вынужденного здесь заточения я появлялась в этой локации лишь несколько раз, и то была в таком состоянии, что не видела ничего кроме графина воды и чайника. Прозрела я только сейчас и увиденное впечатлило.

Кухня Малиновских выглядит словно выставочный образец каталога Икеа — всё по последнему слову техники: встроенный духовой шкаф, встроенный холодильник, посудомойка и даже встроенная микроволновка. Две раковины из натурального камня, (внутри одной навалена горка грязных тарелок), длинная барная стойка, небольшая плазма на стене и огромное во всю стену окно. Кроме раковины всё остальное девственно-чистое, новое, словно этим и не пользовались никогда.

Неужели его мама совсем ничего не готовит? Или она, в отличие от меня, просто очень хорошо за собой убирает?

Открываю холодильник и убеждаюсь, что, видимо, либо действительно ничего, либо она так давно отдыхает на каком-то там курорте, что все продукты успели закончиться.

Полки забиты набором холостяка: упаковки яиц, колбаса, замороженные пельмени и огромное количество пивных банок. Никаких овощей, молочных продуктов, в общем, ничего полезного.

Достаю всё подряд и сгружаю добытое на стол, за яйцами обнаружился кусок Российского сыра, и хоть я не слишком люблю и умею готовить, решаю сварганить глазунью и тосты, а ещё сварить крепкий американо во-о-он в той крутой кофеварке. Вот она как раз выглядит так, что сразу видно, что юзают её по полной.

Полная энтузиазма приступаю к готовке: вода шумит, яичница шкварчит, кофеварка гудит, я напеваю под нос трек Ланы Дель Рей, что въелся в память ещё с вечера самсоновской вечеринки, и не сразу замечаю, что позади меня определённо кто-то стоит.

Резко оборачиваюсь и вижу в дверном проёме мужчину в костюме-тройке и дипломатом в руках.

Мужчина смотрит на меня сквозь прямоугольные стёкла очков и молчит. Русые зачёсанные назад волосы, ямочка на подбородке и небесно-синие, немного усталые глаза. Не нужна никакая экспертиза ДНК — передо мной отец Малиновского, точная копия своего отпрыска.

Или наоборот?

Выключаю воду, вытираю мокрые руки прямо о футболку и растерянно тяну ладонь:

— Ээ, здрасьте. Меня Женя зовут.

— Николай Филиппович, — представляется Малиновский-старший, несильно жмёт мою руку и, вытянув шею, осматривает кухню, словно пытаясь в ней ещё кого-то обнаружить.

Когда он сторонится, я вижу, что диван в гостиной пуст — скомканное одеяло лежит на полу, Богдана нигде нет.

Признаться, чувствую я себя крайне неловко. Я никогда не знакомилась ни с чьими родителями, что в таком случае принято говорить? Рассказать о себе, задать какой-то вопрос или, может, тактично молчать?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Решаю, что последнее точно не про меня и выдаю свою самую милейшую улыбку:

— Я и тут глазунью готовлю. Вы любите глазунью?

— Люблю, — коротко отвечает он и свободной рукой послабляет узел галстука.

— Может, мне и на вашу долю сделать? Продуктов на всех хватит, — спохватываюсь я и лезу в холодильник за следующей порцией яиц.

— А где Богдан?

— Не знаю, в ванной, наверное, — и это чистейшая правда — я действительно понятия не имею где он.

Николай Филиппович с интересом наблюдает за моими манипуляциями, чем ужасно сильно меня смущает и вдруг спрашивает:

— А вы, простите, кто?

— Я? Ромашкина Женя. Богдана… жена, — запинаюсь, ощущая себя невероятно глупо.

Глаза папы удивлённо округляются.

— Жена?

— Ну да.

— Та-а-ак, — тянет он и снова озирается по сторонам. — И давно вы… поженились?

— Несколько дней назад, — пищу в ответ и, честное слово, готова сквозь землю провалиться.

Как же быть — сказать ему, что наш брак фиктивный, или нельзя? Если он доверенное лицо умершего деда, то, может, он не должен знать правду? Ну там буква закона и всё такое. Но в то же время от отец Малиновского, получается, что вроде как скрывать от него этот факт некрасиво…

Решаю, что одна ложь тянет за собой другую, та порождает третью и поэтому говорю как есть:

— Ну я с ним это, — стреляю глазами по сторонам и понижаю голос, — я с ним из-за наследства.

— Наследства? — глаза Николая Филиповича округляются ещё сильнее.

— Ну да, — вижу за спиной отца приближающуюся фигуру Малиновского и с заметным облегчением громко кричу: — Богдан, иди скорее сюда, папа из командировки вернулся!