Театральный писатель - Григорий Александрович Быстрицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и что? Выводы какие? — Нетерпеливо бросила Деметра.
— А такие. Вот она дочь попрекает, что та не удержалась на курсах машинисток. А сама она что, даже и не пытается найти работу? Звонит по телефону иногда, распространяет журнал или какое-то там издание, возможно, имеет свои комиссионные от продаж… но все это не систематически, не обязательно и финансовую независимость не дает.
— Вот вы умные, не хотите Америку показывать, — Деметра неприязненно посмотрела на завлита, — а здесь как раз и кроется причина: не может Аманда найти работу во время глубокой американской депрессии!
— Но Лауре, тем не менее, она курсы находит, — парирует Сергей, — могла бы и сама выучится на машинистку. Но не в этом главный вопрос. В её заботе о детях много показного, ненатурального. Вот она попрекает Тома за чрезмерное курение. При этом говорит не о вреде для сыновьего здоровья, а о цене сигарет. А Том, между прочим, один на свои 65 долларов в месяц с долбанного обувного склада содержит всю семью.
— Послушай, Сергей, она утонченная, хорошо воспитанная женщина, и хочет того же детям, — худрук твердо стоит на своем.
— Да где вы там воспитание увидели? — Сергей выискивает в тексте пьесы, — вот: «не лезь пальцами в тарелку… Если нужно пододвинуть кусок, то это делают корочкой хлеба». Я конечно допускаю, что не все янки аристократы, но уж вилкой с ножом они пользоваться умеют. Как думаете, для чего автор такую реплику ей дал? Автор, который в начале пьесы предупредил: «Я питаю слабость к символам»? Да еще подсунул Аманде обсуждение физиологии желудков зверей за столом?
— Ну, слушай, ты за этими микроскопическими деталями главное упускаешь. — Наставительно молвит Деметра, чем приводит Сергея в восторг:
— Вот! Правильно! — Почти кричит он. — Вот мы и вышли на главное. Я вам скажу, Суламифь Давидовна, только вы постарайтесь понять меня и пожалуйста, не перебивайте!
— Я вам скажу адын умный вещ, вы только не обижайтесь, — удачно скопировала она Мкртчяна.
— Ну да, — улыбнулся Сергей, — примерно. Так вот. Людям вашего положения приходится перемалывать массу разного контента. Вы очень опытная и, даже мельком пробежав пьесу, можете сделать вывод, достойна она или нет для постановки в нашем театре. Для начала этого вывода достаточно. Потом, когда вы начинаете ставить спектакль, вы погружаетесь во все детали и закоулки авторских замыслов. А до этого момента все на ходу, на бегу, тысячи других дел и проблем. В голове у вас по конкретной пьесе уже сложился поверхностный, предварительный план, который при работе над спектаклем конечно не раз изменится. А в нашем случае план у вас уже есть, работать подробно вы еще не начали — ну не вы же ставите — но на подготовленную мною почву вы приходите со своим тем, предварительным взглядом, полученным от экспресс-прочтения пьесы сверху вниз наискосок.
В кабинете возникло напряжение. Спич молодого режиссера мог быть истолкован как довольно-таки оскорбительный для худрука. Что незамедлительно и последовало:
— По-твоему получается, что я пьесы не понимаю, а исправлять тебя, крупнейшего знатока творчества Уильямса, берусь? И не просто исправлять, вносить изменения, советовать, объяснять — короче делать обычную необходимую работу художественного руководителя вверенного мне театра — а все портить по причине незнания пьесы, усиленного моим ослиным упрямством, самодурством, глупостью, трусостью и разным подобным аксессуарам сумасбродного руководителя…
Сергей попытался что-то возразить, но тут впервые в обсуждение вмешался инвестор. Он даже встал для такого серьезного дела:
— Чтобы всем было понятно, — он посмотрел на завлита Елену, — поясню, с какой это стати я со стороны, с улицы внедряюсь в священное нутро театра. Шутка. Насчет нутра. А то у вас тут все как-то очень напряженно. Продолжаю. Я и раньше сотрудничал с театром, помогал приглашать известных артистов. А нынче молодой режиссер Сергей увлек меня идеей поставить спектакль по сложной — и это сейчас подтверждает ваша полемика — по интересной пьесе о родителях и детях. Тема неисчерпаемая, вневременная… не стану углубляться — настолько актуальная и спорная, что мне стало интересно и я даже решил полностью финансировать все затраты, связанные с подготовкой спектакля. Теперь по выступлению, которое уважаемая худрук восприняла как оскорбление. Лично я никакого оскорбления тут не вижу. Я давно сотрудничаю с Суламифь Давидовной, вижу сумасшедший график её работы, когда за полгода подготовлены три премьеры, масса встреч, интервью, постоянные репетиции, заботы о реквизите, костюмах, споры с художниками… короче, времени на обдумывание новой для репертуара пьесы нет. И ничего в этом нет зазорного. Начнет она сама ставить, безусловно, вникнет во все тонкости. А если еще не вникала, а только решение по постановке приняла, тогда может быть, — он обратился к Деметре, — простите великодушно, не столь глубоко пьеса вами изучена по сравнению с тем, кто работает над ней уже почти два месяца?
Все посмотрели на Деметру, в лице которой не дрогнула ни одна жилка. Пользуясь паузой, Плутос пошел дальше:
— Вот вы все рассуждаете о глубинных смыслах. А можно, Сергей, тебя попросить пунктирно изложить сюжет? О чем, собственно, весь спор? Не возражаете, Суламифь Давидовна?
Деметра помолчала, потом скорбно и непривычно тихо молвила:
— Как мне возражать? Тут меня уже и не спрашивают. Пусть вон звезда Метрополитен-оперы теперь солирует, упражняет слюнные железы не только перед пустой тарелкой. Надо же получить массу вкусовых ощущенийи жевать добычу не спеша.
За столом поняли, что Деметра опять включила актрису, и обстановка разрядилась. Плутос меланхолично заметил:
— Понять бы еще, кто добыча за этим столом… Давай, Сергей, рассказывай, нам разрешили!
* * *
Рассказчиком Сергей оказался толковым и кратким, но не удержался от собственных трактовок.
Молодой человек, писатель и поэт Том, вспоминает свой дом и пытается объяснить, почему его покинул. В доме остались две любимые женщины, сестра и мать. Живут они в нищете, нуждаются в его поддержке, но оставаться там для него означало похоронить себя. Властвует в доме мать. Находясь в плену собственных фантазий о счастливой молодости, пытается принести былой мифический блеск и изящество в атмосферу беспросветной нищеты. Ничего
