Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух

И – ушел.

Дело было пятнадцатого июля 1936 года от Рождества Христова.

Парад Победы назначен на двадцать первое.

Глава 16

Никита летел во сне.

Нет.

Неправильно.

Летают во сне – дети.

А он просто летел и спал одновременно, а еще – как бы видел себя при этом со стороны: спящего.

Тяжелый четырехмоторный «Муромец-7» Верховного, очередное творение гениального Игоря Сикорского, надсадно воя двигателями, вспарывал винтами пространство, продавливал своей тушей, а безбрежная холодная синева даже не сопротивлялась, будто надсмехаясь над жалкой тщетой человеческих усилий.

Во втором салоне на лавках вдоль стен и просто на полу спали бойцы группы «А», элита элит, ОСНАЗ Внутреннего управления имперской безопасности.

А еще – личная охрана Верховного, приданная в помощь полковнику Ворчакову.

Для поисков этого несчастного писаки.

Евгений Петрович Катаев, писавший под псевдонимом Катынский, родился младшим братом Вождя на нашу общую беду, подумал во сне Ворчаков.

Младшим братом нашего с Розенбергом Фюрера и Божества…

…Еще два «Муромца» перемалывали винтами синеву где-то следом.

– Блоху на канате тянем, – вздохнул в Тушине Берия, глядя, как бойцы ОСНАЗ, крепкие, уверенные в себе парни, экипированные всем, что только могла производить военная промышленность Империи, грузятся в огромные люки. – Даже не блоху. Вошь. Вот зачем они вам, Никита Владимирович?!

– Мне?! – удивленно пожал плечами Никита. – Мне вообще ни к чему. Я думал, это ваше распоряжение. И приблизительно в тех же выражениях, только покрепче.

Берия недоуменно пожал плечами.

– Значит – Канцлер. Чудит Валентин Петрович. Хотя, конечно, можно понять: брат все-таки. Вот только мне от этого не легче: охрану Кремля пришлось доверить «яссцам». Как солдаты они, возможно, не хуже любого специально подготовленного «осназа». Плюс – у меня среди них грамотная агентура – вполне надежны, что бы вы об этом ни думали. Офицеры, конечно, фрондируют слегка, как это и положено гвардейцам. Но их верность идеалам Империи можно даже не обсуждать. Впрочем, вы это не хуже меня понимаете. Однако любые охранные навыки у них отсутствуют. Особенно при скоплении людей в городских условиях. А учить – времени нет совершенно…

Ворчаков согласно кивнул.

– Тут не поспоришь, Лаврентий Павлович. Дурацкий приказ. Но решения Вождя не обсуждаются. И что же вы намерены делать?

Берия поморщился и, закрыв огонек ладонями, кое-как раскурил свою длинную тонкую папиросу.

– Отдам приказ о вводе и расквартировании в Москве 2-го Гвардейского полка из Звенигорода. Удвою, а где потребуется, утрою караулы: про боевиков, убивших Туркула и залегших где-то на дно, забывать не следует. Момент для них до безобразия подходящий. Уже вызвал сюда своих лучших сыскарей и ОСНАЗ собственного Министерства. Да вы не беспокойтесь, Никита Владимирович, справимся. Вы уж только свою часть работы сделайте. А то мне, признаться, больше хочется в генералы, чем «не обессудьте». Валентин Петрович умеет быть чертовски убедительным, не находите?

Никита усмехнулся:

– Тут не отнимешь, – и, неожиданно переходя на «ты»: – у тебя есть на кого положиться в Одессе?

Лаврентий Павлович, минуту подумав, кивнул.

– Есть. Очень надежный и толковый. Только тебе при нем придется забыть о дружбе с Розенбергом, как и об антисемитизме. Начальник местной уголовки, гениальный сыскарь Ося Шор. Извини, но я думаю, он лучше тебя. Из выкрестов, причем потомственных, родители еще при царе крестились. Помогать будет не за страх, а за совесть. В том числе и потому, что по молодости был неплохо знаком с семейством Вождя, а с пропавшим братцем вроде и по сей день дружит. Думаю, он уже землю роет. Изо всех своих немаленьких сил. Передашь ему пару бутылок «Напареули» и круг копченого сыра, адъютант сейчас принесет. Скажешь, от меня…

Ворчаков задумчиво пожевал нижнюю губу, неспешно потянулся за папиросой.

– Я на бытовом уровне не антисемит, Лаврентий. Просто считаю, что еврейство разлагающе действует на культуру белой расы. Нашей с тобой расы. И не думаю, что какой-то поповский обряд может эту разрушительную силу остановить. Но индивидуально каждый еврей мне отнюдь не противен, я их не люблю исключительно как солидарную силу. Так что, думаю, это мне в данном конкретном случае совершенно не помешает…

Берия сорвал длинный стебелек жухлой аэродромной травы, пожевал кончик, скривился.

– Ладно, не будем устраивать философских диспутов. Хотя я с тобой совершенно не согласен. Помни только, Ося – проницательный человек и гениальный сыскарь. Именно он в свое время грохнул банду Мишки Япончика и вообще здорово почистил родную Одессу от мелкой и не очень уголовщины. А еще Ося любит свою старенькую еврейскую маму и очень гордится тем, что его отец, Беньямин Шор, стал русским гильдейским купцом задолго до революции. Тебе все понятно, господин полковник Имперской безопасности?!

Глава 17

Полет тем временем – длился и длился.

Вместе с длящимся сном.

Бесконечно долго.

Так долго, что могло показаться, он утонул в этом сне, задохнулся в безжалостной синеве снящегося небосвода и теперь обречен кружить здесь в одиночестве.

Полет за полетом.

Сон за сном.

Во сне он выходил из своего тела.

А потом и из пышного, декорированного темным самаркандским бархатом и карельской березой салона аэроплана Канцлера – на тяжелое, створчатое, отягощенное двумя могучими винтами крыло.

Вдыхал беспечно легкий, разреженный воздух и наблюдал себя через иллюминатор.

Себя, мирно спящего на пути в Одессу.

А потом прыгал вниз и в сторону, чтобы не быть изрубленным непрерывно молотящими бесконечное разреженное пространство пропеллерами, в прохладную радостную синеву.

Где кувыркался, могучий и счастливый от осознания собственной почти что астральной мощи.

А после носился наперегонки с хищными СИЛАми – лучшими на сегодняшний день в Европе истребителями конструкции Сикорского – Лавочкина, сопровождавшими караван «Муромцев».

В прозрачной синеве, изредка перемежаемой пушистыми, издалека уютными белыми облаками.

Вблизи облака казались бескрайней пустыней, чистой, но, видимо, оттого и совершенно неприспособленной для жизни.

Да кто из нас не задумывался над этим грозным величием, выглянув случайно в иллюминатор летящего над облаками самолета?

Наверное, только те, кто совсем разучились чувствовать страх и красоту.

Он долго смеялся над тяжелыми фиолетовыми тучами, попытавшимися перечеркнуть их маршрут где-то в районе Киева.

Он летел и летал одновременно.

И это было чудесно, как в детстве, когда, летая, растут.

Бесконечность сейчас представлялась не ледяной синевой небес, а обычной и легкой протяженностью грибного дождя, радостного и звонкого, беспечно вбивавшего серебряными молоточками шляпки капель в прозрачность теплых летних луж, до самого донышка прогретых не скрывшимся ни на минуту солнцем.

Бессонная часть его «я», смеясь, говорила, что так не бывает.

Но он – летал…

Глава 18

Встретить его в аэропорту господин Шор не соизволил.

Но лизоблюдов и шаркунов в аэровокзале и так было гораздо больше, чем нужно.

Личный представитель Канцлера как-никак.

Никита отдал распоряжения насчет расквартирования бойцов ОСНАЗа, позевывая, выслушал рапорты чиновников от безопасности.

И немедленно счел всех непроходимыми дебилами и клиническими идиотами.

После чего, выбрав в местной конюшне авто поприличнее, поехал знакомиться с руководителем не менее местного уголовного розыска.

Надеясь хотя бы в нем найти деятельного помощника.

Мнение Лаврентия Павловича Берии он в последнее время бесспорно уважал.

Начальник Одесского уголовного розыска Осип Шор, как и опасался Ворчаков, оказался из тех евреев, которые могли подорвать даже его годами лелеемый, тщательно воспитываемый Альфредом Розенбергом и жизненными обстоятельствами, а также несокрушимой расовой логикой антисемитизм.

Могучий – высокого, можно сказать гигантского роста.

С тонкими правильными чертами лица, умными серыми ледяными глазами и неистребимо-одесским произношением.

Венчал все это великолепие налысо бритый идеальной формы череп, который начальник одесской уголовки время от времени промокал белоснежным платком, а при выходе в город прикрывал висящей в углу, на ехидно вбитом в стену гвозде, серой кепкой-шестиклинкой с кокетливым англосаксонским помпоном.

Хоть портрет пиши: жид на службе Отчеству…

Впрочем – портрет в углу и так висел.

Считающий себя знатоком современной живописи, начальник страшного для людей, подобных Шору, Четвертого главного управления Имперской безопасности, с удивлением вновь признал кисть знаменитого модерниста Шикльгрубера.

Никита так удивился, что забыл поздороваться с хозяином кабинета и передать ему заботливо укрытый белоснежной льняной салфеткой бериевский презент.