Я побывала на том свете - Буало-Нарсежак

Поэтому на следующий день я в течение часа рассказывала все своему старому профессору.

— Если меня сглазили, — закончила я, — расскажите, что нужно делать. — И я показала на заваленную книгами библиотеку.

— О нет, моя дорогая, — ответил он. — Нет ничего яснее, чем пережитое вами. Ту идеальную линию, которая разделяет наш мир и загробный, мы называем порогом.

— Ладно, я переступаю этот порог, и что же за ним?

— Настоящая жизнь.

— Вы хотите сказать, какая-то еще жизнь, не моя? Но которая действительно существует?

— Конечно.

— И вы верите в нее?

— Э-э, и да, и нет. Я наблюдаю факты. Изучаю статистику. Как ученый, размышляющий над странными явлениями, усомниться в существовании которых нельзя. Мы ведь живем не во времена Конан Дойла, Фламмариона и многих других ужасно легковерных искателей. Все это нагромождение небесных тел, периспиритов, материализаций, доставшихся нам от Аллана Кардека и его последователей, со всем этим покончено. Сегодня мы сначала собираем и классифицируем как можно больше признанных фактов, и рассказы умирающих, чудом возвращенных к жизни после глубокой комы, весьма многочисленны.

— Но тогда почему никто об этом не говорит?

Старый профессор улыбнулся и скрутил себе папироску, прежде чем ответить.

— Послушайте, моя дорогая, разве вы говорили кому-нибудь о том, что с вами случилось? Нет, не правда ли? А почему? Потому, что спасенная после самоубийства и все еще очень слабая, вы подумали, что вас сочтут сумасшедшей. Возьмем другой пример. Почему общественность считает не в своем уме людей, заявляющих (после долгих уговоров), что видели летающие тарелки? А? Я пойду дальше, не обижайтесь. Если бы вы были уверены, что слышали Голос — я имею в виду, абсолютно уверены, — разве бы вы пришли ко мне за советом? Я даже не так выразился. Вы уверены, что с вами говорили, но загвоздка состоит в значении сказанного. С одной стороны, с вами говорили — этот факт удерживает наблюдателя, — но с другой, происхождение данного феномена остается скрытым. И здесь, я подчеркиваю, свидетельства сходятся — его происхождение кажется, скажем, мистическим. Доказательством тому ощущение необыкновенной радости, сопровождающее избежавших смерти. Многие сожалеют, что были силой возвращены к прежней жизни.

— Со мной то же самое, — сказала я.

— Вот именно, это тот фактор, который наука должна непременно учитывать. Из миллиона свидетельств мы узнаем, что есть нечто необъяснимое, возбуждающее и незабываемое.

Он встал и начал рыться в беспорядочно разбросанных книгах, постоянно сплевывая табачные крошки.

— Назову вам только основных авторов… Доктор Кюблер-Росс, доктора Озис и Хоральдсон. Профессор Рин, естественно, именно он больше всех сделал для парапсихологии. Доктор Палмер…

— Хватит, — воскликнула я. — Но почему одни только англо-саксонские фамилии?

— О, хороший вопрос! А потому, моя дорогая, что французы считают себя картезианцами и посему обладают менталитетом таможенников. Запрещено перевозить и распространять идеи, способные пошатнуть добрый старый официальный материализм. Отсюда и Запрет, Карантин, Закон молчания.

Он снова сел рядом со мной и взял меня за руки.

— Успокойтесь, — сказал он. — Я вам верю. Да и почему бы не существовать лучшему миру? Это хорошая рабочая гипотеза. Проблема религии совсем иного характера. Для этого существуют богословы. Меня же интересует исключительно проблема посмертной активности нашего разума. Поэтому пережитое вами кажется мне захватывающим.

— Вам понятен смысл услышанных мною слов?

— Конечно. Вам сказали, что разрешат перейти в иное состояние «позже», когда вы будете свободны, то есть когда своими усилиями и не без труда вы сумеете развязать нити, удерживающие вас на этой земле.

— Какие нити?

— Ту унизительную страсть, приведшую вас к самоубийству.

Он улыбнулся, стряхнул пепел, редкими блестками усыпавший его галстук.

— Одним словом, — закончил он, — туда принимаются только пассажиры без багажа. И так и должно быть. Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо. Но если позволите, я еще вернусь. Я чувствую, что вы очень помогли мне.

— А вы мне, моя дорогая.

Он указал на пишущую машинку и добавил:

— Угадайте, над чем я работаю? Над научным сообщением о Сибилле де Кюм и ее предсказаниях. Золотое дно.

Он проводил меня, и, оглушенная, я оказалась в людском водовороте на тротуаре бульвара Сен-Мишель. Освободиться от Доминика! Как будто по желанию можно освободиться от болезненных воспоминаний, как от старой кожи. Со временем, может быть. Я зашла в кафе и села за столик рядом с парочкой иностранцев, которые громко смеялись и целовались, попивая пиво. Неужели я так и состарюсь с этой искалеченной любовью, продолжавшей жить, несмотря ни на что? Что нужно делать, чтобы забыть любовника, как забывают собаку, брошенную на дороге? Заткнуть уши, убежать, и все? Но мне нужно было возвращаться домой, противостоять Бернару с его вопросами.

— Где ты была, Крис? Ты ведь знаешь, я волнуюсь, когда тебя слишком долго нет.

— У мамы.

— Я так и думал. Но не стал звонить, чтобы ты не подумала, будто я проверяю тебя. Но это сильнее меня. Я воображаю себе…

— Воображаешь? Что воображаешь?

— Мне кажется, что ты еще не вполне здорова и иногда тебе хочется повторить то, что ты сделала. Ты такая озабоченная, далекая…

Вот о чем он говорил, когда я задерживалась, и эту любовь мне тоже хотелось уничтожить, но вместо этого я заставляла себя улыбаться. Да, я знала, насколько невыносимой была с ним, старавшимся не раздражать меня и желавшим удовлетворять любые мои желания, но у меня вообще не было желаний! Правда, одно было — бежать. Бежать к тому свету, оставившему в душе ощущение блаженства. Плохо сказано, но раз об этом все равно нельзя говорить, то какая разница?

Бернар целовал меня в лоб, в щеку, и я не сопротивлялась, а только крепче стискивала зубы. Кот мяукал у наших ног, и, чтобы наказать себя за свою жесткость, я ласкала его, приговаривая: «Да, ты самый красивый». Бедный Бернар! Было так легко вернуть мир в его жизнь. Он так плохо знал женщин! Наша совместная жизнь постепенно входила в свою колею. Я печатала письма.

— Ты куда-нибудь пойдешь сегодня?

— Да. Хочу сходить на выставку импрессионистов.

Это был тот вид любопытства, к которому он относился с одобрением. Занимаясь саморазвитием, мне, естественно, будет некогда культивировать в себе тайную тоску.

Оказавшись на улице, я иногда шла по тем же улицам, по которым некогда гуляла с Домиником.

Издалека я увидела фасад гостиницы, где… Я ожидала этого удара в сердце. Может быть, даже специально пришла сюда, чтобы его почувствовать. И тотчас же, как рой шершней, поднялись во мне воспоминания. Страдая, я поспешила удалиться. Было трудно дышать. И тем не менее я не