Взлетная полоса - Анатолий Галиев

— Не понимаю… — Теткин действительно ничего не понимал.

Томилин вынул из ящика письменного стола коробку дорогих папирос «Султан», пощелкал задумчиво по лакированной крышке, перебросил коробку Николаю.

— Курите, угощайтесь! Я запах махры не выношу! Накурился в свое время.

Теткин снял с колен и поставил на паркет портфель, закурил, осторожно касаясь тоненькой длинной папироски. Не похоже, что Томилин собирается его выгонять.

— Вы когда-нибудь слыхали о таком инженере Модесте Яковлевиче Шубине? — неожиданно спросил Томилин.

— Никогда, — честно признался Теткин.

— Так я и думал… — кивнул Томилин. — Шум сопровождает имена победителей, слава венчает успех… Шубин был, смею вас уверить, умница! Плюс — истинный патриот! Он считал, что нашей огромной державе, бездорожной и, естественно, безаэродромной, необходим мобильный и легкий флот гидросамолетов, летающих лодок, простых и надежных! В каждой дыре аэродрома не построишь, но зато одних крупных озер на просторах отечества нашего около ста пятидесяти тысяч! Мелких же никто не считает! А реки? Каждое сельцо, каждый град к воде жмется! Но не только это… Вы когда-нибудь задумывались, какая гигантская протяженность нашей границы приходится на водные пространства — моря, побережья, озера, реки? Он — задумывался! Работать над самолетами, но сначала сухопутными, Модест Яковлевич начал года с двенадцатого… Но ему все как-то не везло. Помню, он представил на конкурс военного министерства свой первый аппарат — прекрасная машина, легкая, изящная. Она неизбежно должна была летать, но — не взлетела!

— Почему?

— Унтер-офицер, механик, приставленный к самолету, был куплен за приличные деньги представителями московского авиазавода «Дукс», которые понимали, что их конструкция в сравнении с шубинской конкуренции не выдержит. Он подливал серную кислоту в рубашки двигателя «Аргус», который так и не смогли запустить!

— Вот гад! — не выдержал Теткин.

— Шубин был доверчив и простодушен… — сказал Томилин задумчиво. — Когда он узнал об этом, конкурс уже завершился. Но он только засмеялся и сказал: «Построю еще!»

— Строил?

— Да… Влез в долги… Но вскоре представил еще две модификации… Оба самолета по неизвестным причинам сгорели в ангаре на Комендантском аэродроме за день до начала испытаний… Шубин практически был разорен, его преследовали кредиторы!.. Но как-то выкрутился! А в шестнадцатом году представил военному ведомству проект «летающей лодки». И, если честно, Николай Николаевич, я был потрясен! Это была прекрасная, абсолютно логичная, простая внешне, но продуманная до последнего болтика конструкция… Далеко опережавшая то время! Но «летающие лодки» строил Щетинин, он не мог и не хотел допустить в свою епархию иноверца! Да и на кой ему было возиться с новой конструкцией, когда его лодки, спроектированные Григоровичем, и так хватали, как блины на масленицу…

— Загробили? — тихо спросил Теткин. Он уже любил этого неизвестного ему Шубина и переживал за его неудачи.

— Недавно я узнал, что чертежи шубинской лодки остались в архивах самодержавного «Увофлота»… И вот о чем я подумал, Николай Николаевич! Не взяли бы вы на себя труд сыскать проект Шубина среди прочей архивной ерунды?

— Зачем? — почти растерялся Теткин.

— Ну, во-первых, таким образом мы с вами восстановим доброе имя одного из лучших российских инженеров, которому, не дали дожить до наших дней… — сказал Томилин. — Во-вторых, я не открою большого секрета, если подтвержу, что некоторые идеи в конструкции Шубина интересуют мое КБ именно сейчас, ибо мы подумываем о разработке боевой легкой «летающей лодки-амфибии», способной взлететь с любой лужи и сесть на любой выгон. Общие идеи для меня ясны, но там были своеобразные и неповторимые решения деталей. В-третьих, оттолкнувшись от конструкции Модеста Яковлевича, мы выигрываем главное — время, которого, кстати, у меня на поиски его чертежей нет, но есть у вас, Николай Николаевич!

— А… диплом? — недоуменно спросил Теткин.

Юлий Викторович небрежно засмеялся:

— О чем вы, милый? Я беру вас в КБ, включаю в бригаду. Вам вручат вашу коленкоровую книжечку практически без официальной защиты! Это я беру на себя!

— А… «авиадрезина» как же?

Томилин махнул рукой:

— Забудьте!

Он взял со стола бланк с печатями.

— Это разрешение на работу с архивом в Петровском замке! По нему вы, Николай Николаевич, получите там постоянный пропуск! Начинайте сегодня же!

Через десяток минут студент Теткин, сжимая под мышкой парусиновый портфель, несся размашистой рысью по Плющихе, пугая ранних прохожих. Его оставили работать! Он нужен! К нему обратились за помощью!

8

В августе Щепкин ушел в отпуск, уехал в столицу и как в воду канул — ни слуху ни духу. Маняша на него была обижена, сколько ни просилась, чтобы взял с собой в Москву, только и сказал, что будет много дел, не до нее. Летом, дескать, в Москве скучно, театры на гастролях, лучше ехать в столицу зимой.

Хорошо, что работы прибавилось и скучать было некогда. Летом народу в Севастополе много, в пекарне задерживались допоздна. На улицах, на пляжах было кипение: курортные люди в белых штанах и рубашках «апаш», веселью женщины в сарафанчиках, пионеры с севера, бледненькие, шалые от солнца и моря, в панамках и трусиках, маршировали колоннами, дудели в горны, били в барабаны.

Нил Семеныч Глазунов навещал Маняшу часто, приходил прямо к пекарне, приносил в корзине то персики, то первый, еще кислый виноград, спрашивал, нет ли известий от Дани. Известий не было, и вольнонаемный механик гидродивизиона скучал все больше.

От духоты, от жара печей Маняша исхудала и осунулась, от глупых мыслей стервенела, раздражалась по любому поводу. Как-то поздним вечером, вымесив пуда два тяжелого бубличного теста, вышла глотнуть свежего воздуха. Руки были в муке, набрякший брезентовый фартук липнул к телу.

На скамейке напротив сидел Нил Семеныч, глядел на распахнутые ворота пекарни. Там тускло светились электрические лампочки, в топках печей гудели мазутные форсунки, устало двигались полуголые пекари в белых шапочках, лязгали формами с тестом, задвигая их на выпечку. Воздух в пекарне был синим от чада, гари и духоты, клубился, дрожал.

Маняша, села рядом, утерла косынкой опавшее мокрое лицо; волосы растрепались, висели космами.

— Ты что себя загоняешь, Маша? Ровно в три кнута хлещешь? — сказал Глазунов.

— Я работы не боюсь, — фыркнула она с вызовом. — В крайнем разе и сама себя прокормлю!

— О чем ты? — удивился он.

И тогда ее будто прорвало, уткнулась носом в его плечо и, расплакавшись, сказала, что сны ей снятся страшные и Даня молчит неспроста, наверняка завел уже себе в Москве культурную и образованную женщину. И она ее даже уже видела во сне, стриженную накоротко, в сером приталенном пиджачке и узкой юбке, на высоких каблуках, в берете, при очках и кожаном портфеле с книжками. Женщина ехидно ухмылялась и говорила ей: «Вы, извините, дура, если не знаете корня квадратного из цифры шестнадцать». А Даня смотрел в сторону и молчал.

Она еще что-то лепетала, а Глазунов утирал ей ладонью слезы и хохотал. Потом стал серьезным и сказал, что в снах есть свой резон и она действительно дурочка, если могла подумать про мужа такое. И наконец объяснил, что Даня поехал в Москву биться за свой проект, но по всему видно, ничего не добился, если молчит. И что он. Глазунов, этим совершенно не удивлен, потому что против него выступает Томилин.

— Громадной силы человек! — невесело сказал Глазунов. — Если он сказал «нет» — его не свернешь! Я его знаю, он ведь и мне жизнь обрезал! Я Дане про это не говорил, не хотел заранее настрой на драку сбивать. Но лично я так думаю — не повернет он Томилина…

Маняшу окликнули и, бросив: «Ты не уходи только», она кинулась к своему столу, на который уже вывалили много пыхтящего теста.

А Нил Семеныч, горько морщась, крутил в больших пропитанных металлической смазкой руках дурацкую тросточку с надписью «Привет из Крыма!». Не хотел ни о чем думать и все-таки не думать не мог.

…Когда Томилин приказал пересчитать все сложенные в штабели пустые бочки из-под горючего, оценить их годность и подготовить акт к списанию проржавевших, Леон Свентицкий не выдержал и нарушил то настороженное молчание, которым он встречал действия особого уполномоченного начвоздуха республики:

— Товарищ Томилин, бочек хватает, а вот бензина нет ни капли! Так при чем, пардон, тут бочки? Мы же их никогда не считали.

Томилин склонил коротко стриженную голову, сбивая щелчком водяную пыль с новенькой фуражки с такой же новенькой эмалевой звездочкой, надел аккуратно фуражку и, глядя куда-то мимо Леона холодными темными глазами, сказал сдержанно: