Жду, надеюсь, люблю... - Ирина Лобановская

Сколько же можно, наконец? — спросила она себя и сама себе ответила: хватит изображать из себя Золушку, поджидающую добрых людей! Ау, где вы, добрые люди?! Добрые люди, где же вы?! Нет, взывать к ним и умолять их нечего! Надо браться за жизнь самой, самой строить, самой доводить ее до совершенства. В общем — я сама! Ну и…

Дальше Арина стала разрабатывать план захвата соседского сына. Ей надоело стыдиться допотопной отцовской машины, своих разношенных туфель, блестящих от утюга юбок… Надоело клянчить и выпрашивать то платье, то серьги. Хватит! Отныне и навеки все пойдет иначе! И станет путевым и нормальным.

И, как ни крути, как ни выискивай высокий смысл существования и его бесспорную идейность, основой жизни остаются все те же низменные деньги, бабки. И, притулившись возле них, спрятавшись за ними, уже совсем не обязательно быть умной, красивой и трудолюбивой, не обязательно чего-то добиваться, искать, размышлять. Тогда можно жить спокойно и легко. Жить ради себя. А это и есть основа бытия и смысл любой жизни.

Арина не верила тем, кто утверждал противоположное. Эти люди попросту лгали, оставались неискренними. И врали они ради гордости, тщеславия, чтобы показать себя хорошими, высокими, идейными. Арина не такая. И лицемерить она не собирается. Зачем, ради чего? Это вообще унижение — врать. Выкручиваться, скрываться, бояться… Нет, так противно жить и недостойно человека. Арина решила жить совсем по-другому.

И она всерьез занялась своим планом-перехватом. Он был одновременно и прост, и очень сложен, как, впрочем, любые планы, изобретенные человеком. План мог сорваться из-за пустячной причины, даже причинки, и мог свершиться тоже просто вследствие случайности, ему благоволившей. Арина задумала начать заботиться о соседе Макаре Макарыче, брошенном и покинутом всеми, чтобы сын проникся мыслью, что какая-то незнакомая ему девушка, соседка, стала его отцу просто светом в окошке, матерью, сиделкой, няней, кухаркой — кем угодно, но в общем близким и почти родным человеком.

План был, конечно, замечателен, кроме некоторых пунктов, суть которых от Арины упорно ускользала. Во-первых, действительно ли проникнется неведомый ей сын нежностью к девушке, добровольно взявшей на себя заботы о его отце? А если не обратит внимания или, что еще хуже, возненавидит помощницу? Решит, например, что она усердствует из-за квартиры… Во-вторых, как все это скрыть от домашних, и прежде всего от вездесущей сестренки, с которой они никогда не расстаются? И в-третьих, сумеет ли вообще белоручка Арина, за которую дома все делали мать и бабушка, справиться с хозяйством соседа?

Беспокойные мысли одолевали Арину. План явно нуждался в некоторой корректировке, но в какой? Что еще можно придумать? И тут на помощь взволнованной Арине неожиданно пришел брат, не подозревая о том, как выручил младшую сестренку.

Александр давно мечтал отделиться от большой семьи и откладывал деньги на квартиру. А тут сосед Макар Макарыч, вдовец, недавно наконец выдавший замуж дочку, одинокий и сиротливый, предложил Саше жить у него те короткие недели, которые тот проводил в Москве, возвращаясь из экспедиций. Стала забегать к соседу и Арина под честным предлогом помочь любимому брату. И помогала.

Марина на эти походы в соседскую квартиру не обратила внимания потому, что в тот эпохальный, как говорили раньше, момент для семьи Бычковых на темном горизонте Марининого житья возник Роман. И возник роман. В общем, дальше все развивалось как обычно — Марина, к великой радости и ликованию сестры, выпала из их общего расписания и отправилась дальше в одиночное плавание, а младшая сестренка — разница в шесть минут — стала все чаще и чаще бегать к соседу. Сына она так и не увидела. Зато… Зато через четыре месяца пятидесятидвухлетний Макар Макарыч сделал Арине предложение.

Она давно понимала, что дело приближается именно к этому. Но предоставила событиям плавно двигаться своим чередом. И поступила правильно. Зачем вмешиваться в их естественный, размеренный и дружелюбный ход, если все равно ты ничего не в силах изменить? Для чего терзать себя и других? Пусть все идет так, как идет.

Макар Макарыч вдовел давно. Марики смутно помнили его жену, исчезнувшую в те годы их еще несмышленой жизни, когда она радует просто сама по себе, безотносительно обстоятельств и событий. Макар Макарыч, прямоспинный, довольно бодрый еще — назвать стариком язык не повернется, вырастил детей с помощью своей матери. Кадровый офицер, он служил в Министерстве обороны, каждый день рано поутру бегал в садике недалеко от дома и мог дать приличную фору молодым. Сама судьба предопределила его профессию и сделала за него выбор — Макар родился двадцать третьего февраля. И мать всегда ласково посмеивалась над этим, утверждая, что подгадала специально. Болел он редко, после смерти матери и сам хозяйствовал исправно, и если бы не тягостные мысли о выросших, но не принесших радости детях… Хотя кто сказал, что они ее обязательно должны приносить?

Ждать от детей ничего не надо. Макар Макарыч понял это давно, но значительно позже, чем требовалось. Нужно налаживать хорошие отношения с детьми, пробовать их понять и добиться взаимопонимания, но жить надо своей, исключительно самостоятельной жизнью. Дети рано или поздно уйдут, и что тогда? Стоит себя к этому готовить.

И вот они ушли. Или почти ушли. А Макар Макарыч оказался не у дел, один, какой-то разбитый, как сказочное корыто, на нехорошем перепутье. Сколько же их у человека в жизни — этих разбитых корыт и перепутий?! Опять он опоздал со своими пониманиями, желаниями и Любовями, вновь казался себе смешным и нелепым со своей вечной одинокостью при двоих детях. Он чувствовал себя никому не нужным, а это страшное, тяжкое ощущение.

Дочь звонила изредка, спрашивала, словно мимоходом, о здоровье — а оно у Макара было как раз замечательное, чего и вопросы задавать, когда все ясно? Или уж не о чем спросить родного отца? Может, и не о чем…

Сын, который пока что номинально делил с отцом квартиру, здесь не жил. А где он жил — Макар Макарыч не знал и даже знать не желал. Не интересовался. Понимал: все равно толкового, искреннего ответа ему не получить. А зачем тогда и вопросы задавать…

Ежевечернее курение на лестнице с соседом Евгением Павловичем — вот единственное, что осталось ему, Макару, на старости лет. Грязноватый, пованивающий мусоропровод, отстающая от стен клочьями, выцветшая старая краска, мутное огромное окно, от которого десять месяцев в году несло холодом… Это все, что ему осталось?!

Макар Макарыч криво усмехался. Что-то немного… Да еще работа, служба, где все выстроено по рангу. И в жизни ведь тоже точно так же — строго по рангу, по ранжиру. И никаких исключений. Дети… Чего-то он недопонял в них, не рассмотрел чего-то очень важного, а теперь уже поздно… Дети выросли и ушли. Даже убежали.