Неволя - Виктор Кудинов

Утром Михаилу выдали поношенный, ещё крепкий халат, высокую шапку и старые сапоги, и вместе с Ахмедом отправился он в другую часть города. Ему объяснили, что он должен делать - вести ишака с женщиной, по дороге ни с кем не разговаривать, прикинуться немым. А куда вести, ему будет указывать Ахмед, идущий впереди.

В самом деле, возле какого-то очень богатого дома, у высоких ворот, он взял под уздцы ишака, на котором сидела толстая женщина в чадре, закутанная в черные одежды, и повел за собой. Впереди, не оглядываясь, будто сам по себе, шел Ахмед с посохом. Они двигались малолюдными узкими улочками, а затем среди зеленых бахчей и садов. Михаил не догадывался, на какое опасное дело его послали, хотя и был несколько удивлен.

Выйдя на большую дорогу, ведущую, как догадывался Михаил, к караван-сараю, они вынуждены были остановиться. Ахмед исчез, точно его ветром сдуло. Впереди длинная вереница телег, возов и арб. Слышались повсюду людские голоса, крики ишаков, блеянье овец, мычание голодных коров и быков, - в общем, шум стоял как на базаре.

По обе стороны дороги топтались стражники с копьями и внимательно осматривали проходивших мимо людей. "Ищут кого-то", - догадался Михаил. Женщина подтолкнула его мысом туфли: иди, мол, не останавливайся. И Михаил начал обходить телеги и арбы, таща за повод ишака. Иной раз ему приходилось протискиваться сквозь плотно стоявших людей, расталкивать их, выслушивать брань и сносить толчки в спину. Один сердитый усатый стражник едва не исхлестал его плетью. Он заорал на Михаила:

- Куда лезешь? Встань и жди!

Михаил, прикинувшись немым, замычал, указал на женщину, сидевшую на ишаке без движения, как изваяние, закачал головой и изобразил на лице своем отчаяние.

- Успеешь! Всем надо, - огрызнулся стражник и отошел прочь.

Михаил обратился к другому стражнику, молодому, указал на женщину и опять покачал головой, закрыв глаза. Тот догадался, ухмыльнулся и сделал рукой движение, изображая круглый живот. Ознобишин обрадовался, закивал головой: верно, верно, брюхата.

- Пошел! - сказал молодой стражник, засмеялся и хлопнул ишака по заду.

Миновав последнюю группу стражников и сойдя с холма, Михаил оглянулся: Ахмеда по-прежнему нигде не было видно.

Дорога пошла под уклон, и вскоре, у развилки широкого большака, перед ним предстал караван-сарай за невысокой каменной оградой. Михаил подвел ишака к распахнутым настежь воротам. Откуда ни возьмись перед ним оказался хромой человек в шкуре и высокой меховой шапке. Это был дервиш Мансур. Михаил знал, что должен передать ишака с толстой женщиной какому-то дервишу.

Тот сказал Михаилу:

- Все! Пошел назад, урус!

Михаил развернулся идти, но его окликнули. Женщина бросила две желтые круглые монеты. Сверкнув на солнце, они упали в пыль. Дервиш завел ишака с женщиной в ворота караван-сарая.

Ознобишин подобрал монеты, крепко зажал их в кулаке. Он оглянулся, нет ли поблизости кого, - он был один на дороге. Облегченно вздохнув и радуясь удаче, Михаил зашагал назад в город. Впервые он оказался без сопровождающего. Это было непривычно. Он шел мимо стражи, толпы пастухов и нищих, мимо возов и арб и упивался чувством свободы, которое постепенно стало пробуждаться в нем. Он так долго был понукаем и так много бит, что никак не мог поверить, что шагает сам по себе, по своей воле и может свернуть в любой переулок, может остановиться, если потребуется, сесть, поглядеть на кого ему вздумается. Ознобишин озирался, ждал окрика или недоброго взгляда, но до него никому не было дела.

"Господи, помоги!" - прошептал он и переулками вышел к так называемому русскому местечку, где обычно останавливались христиане - русские, византийские, армянские купцы.

Деревянная низкая церковка с круглой маковкой и железным крестом, со службами и маленькими избами-кельями занимала обширную площадь, окруженную низкой оградой. Позади церкви располагалось кладбище, на котором росли березы и кусты акации. На могилах стояло множество каменных и деревянных крестов.

Крестясь, он переступил порог церкви. Службы не было. В сумрачном помещении тихо и тепло, пахло, как обычно пахнет в церкви - сухим деревом, горевшими свечами, ладаном. И этот запах тотчас же взволновал его до слез. Шестеро бородатых мужчин, по-видимому купцы, на коленях истово молились перед алтарем. Михаил хотел купить свечку, но монашек, старенький, седенький, с провалившимся ртом, принимая от него динар, покачал головой, давая понять, что этого слишком много за одну свечу. Тогда он взял три свечи, а остальные деньги, оставшиеся от динара, пожертвовал на нужды церкви. Монашек в благодарность склонил перед ним голову и прошептал:

- Храни тя Господь!

Одну зажженную свечу Михаил поставил перед сумрачным ликом Христа, вторую - перед иконой Божьей Матери, а третью - перед иконой Николая Угодника. Он встал на колени и прочел молитву, как это некогда делал в московской церкви, на Кремлевском холме. От икон, от привычного запаха горящих свечей и тишины на него повеяло чем-то родным и близким, и он заплакал; слезы текли из его закрытых глаз по худым щекам, моча усы и бороду.

Михаил вышел из храма. Только он оказался за воротами церковной ограды, как столкнулся лицом к лицу с Ахмедом. Тот схватил Михаила за руку, в которой он сжимал оставшийся динар.

- Сбежать хотел? У меня не сбежишь. Где деньги?

Ознобишин разжал кулак, на его ладони блеснула желтая монета.

- Ах, разбойник!

Ахмед сгреб динар с ладони Михаила, самого его грубо толкнул в спину и погнал впереди себя.

- Иди, иди! Хозяин тебе задаст!

Когда Бабиджа узнал, что отъезд царевича Кильдибека из дома Нагатая завершился благополучно, он весело потер ладони и проговорил, цокая языком:

- Хорошо. И везучий же этот Озноби!

Затем, бросив лукавый взгляд на Ахмеда, спросил:

- Скажи, дорогой! Разве царевич по своей щедрости ничем не вознаградил Озноби?

- Почему не вознаградил? - удивился простодушный Ахмед. - Царевич дал ему деньги.

Бабиджа воскликнул:

- Как? Рабу деньги? - Покосившись на слугу, спросил: - И что же, они у него?

- Нет! - гордо заявил Ахмед и ударил кулаком себя в грудь. - Я отобрал у него динар.

- Где же он?

- Вот, - сказал Ахмед и, не подозревая никакого подвоха со стороны хозяина, передал ему динар.

Бабиджа принял монету, повертел её и попробовал на зуб - настоящая ли? Бабиджа был очень доволен, что перехитрил простоватого Ахмеда. Он покачал головой и назидательно заметил:

- Жадность тебя погубит! Разве можно отбирать подаренный динар?

Ахмед не понял, что его провели. Он недоуменно смотрел на хозяина. Бек возвратил ему динар.

- Это нехорошо. Иди сейчас же и верни. Нет, стой! Рабу не подобает держать при себе деньги. Деньги раба - деньги хозяина. Ты согласен со мной?

- Согласен, господин!

- Давай назад! Скажи, что вместо денег хозяин дарует одежду и еду. Передай Али, чтобы ему выдали меру риса и сыра.

- На целый динар?

- Нет. На два! - рассердился вдруг Бабиджа.

- Я все понял, хозяин, - поспешно ответил Ахмед, попятился, склонясь чуть ли не до земли, задом распахнул дверь и скрылся.

С этого дня жизнь Михаила изменилась к лучшему. Бабиджа отделил его от всех других рабов. Теперь Михаил спал в маленьком чулане, на соломенной подстилке, а накрывался старым, потертым ковром. Днем его даже не гнали на тяжелые работы вместе с остальными невольниками. Он сопровождал хозяина в его поездках по городу.

Обычно Михаил шел впереди лошади Бабиджи, ведя её под уздцы, как это делали слуги других богатых беков и мурз, помогал ему слезать с седла и взбираться на него.

Глава пятнадцатая

Однажды ненастным холодным днем возвращался Бабиджа из ханского дворца, где имел беседу с одним влиятельным мурзой.

Михаил, держа под мышкой завернутые в кусок ткани желтые выходные сапоги Бабиджи, надеваемые им только во дворцовых покоях, шел впереди его лошади. Позади Бабиджи, на лохматых вороных, как всегда, следовали два нукера, Байрам и Тимур. Сыпал мелкий нудный дождь, и лица у всех скоро сделались мокрыми и хмурыми.

Угнетенный думой о своей злосчастной судьбе, не разбирая дороги, Михаил шагал прямо по воде и грязи. Неожиданно из переулка на рысях выскочил какой-то всадник, и Ознобишин едва не угодил под ноги его скакуна. Резко осадив жеребца, так, что тот, дико всхрапнув, встал на дыбы, всадник взмахнул нагайкой, пытаясь задеть ею Ознобишина, но промахнулся и заорал:

- Эй ты, собака! Пошел прочь!

Михаил отступил в сторону и с достоинством ответил:

- Я - не собака!

Всадник проехал немного вперед, повернулся и, не обращая внимания ни на Бабиджу, ни на его нукеров, зло засмеялся.

- А кто же ты, как не собака?

Михаил проговорил:

- Я слуга бека!

По внешнему облику и одежде всадник походил на купца: короткая широкая борода веером, богатая чалма из шелковой ткани, дорогие перстни с каменьями на толстых пальцах и при этом - что неприятно поразило всех присутствующих - дерзкое высокомерие, надменный взгляд, презрительно скривленные губы, будто бы перед ним не люди, а жалкий сброд. Вызывающе подбоченясь, бородач передразнил Михаила: