Неволя - Виктор Кудинов

Однажды лунной морозной ночью на них напала стая голодных волков. Они отбивались от них стрелами и пиками и убили девять хищников, потеряв при этом только трех овец.

Это была большая удача - шкуры волков пошли на одежды.

Дневные заботы поглощали все их время, но вечером, когда буйный Ергаш, нашумевшись, как шальной ветер, спал в своей юрте, храпя, точно дюжина джиннов, они втроем - Михаил, Костка и Ашот - садились вокруг костра и, греясь, говорили друг с другом.

Ашот, обычно молчаливый, следил черными печальными глазами за плясавшим пламенем и думал о своих горах. По-татарски он понимал плохо, изъяснялся ещё хуже, по-русски совсем не разумел, как и Михаил по-армянски.

Глава семнадцатая

Весной они возвратились на свои прежние пастбища, покинутые осенью. И люди, и животные возрадовались привольным привычным местам, ибо наступил наконец долгожданный отдых от бесчисленных скитаний. Повсюду зеленели обильные сочные травы, распустились первые степные цветы, отовсюду доносилось гудение невидимых насекомых, свист и щелканье птиц.

Чабаны собрали и поставили юрты, укрепили новыми камнями загон - в общем, приготовились к временной оседлой жизни.

В первый же день по прибытии Ергаш погнался за косулей. Ему не повезло: конь его споткнулся и на всем скаку вместе с седоком грохнулся оземь. От этого падения Ергаш не скоро пришел в себя: оказалось, он сильно зашиб бок и правую ногу. Колено и ступня распухли, налились жаром, под ребрами притаилась ноющая боль. Едва не плача, чабан слег, проклиная всех шайтанов на свете. К его огорчению, это случилось перед самым отъездом в Сарай, к Бабидже, с вестью об их благополучном возвращении, накануне свидания с женой, по которой он, никогда о ней не мечтавший, вдруг безумно истосковался. Эта неожиданная беда все изменила. К Бабидже теперь он посылал Михаила, а о ласках жены нечего было и думать.

Свою поездку Михаил воспринял как освобождение от ненужных хлопот и тотчас же принялся собираться.

Взнуздав лошадь, он подъехал к юрте, где на четырех кошмах в одежде лежал Ергаш.

- Скажи Бабидже-беку, что мы прибыли на место, - наставлял Ергаш Михаила, приподнявшись на локте, - не потеряли ни одной скотины, чтоб ей сдохнуть!

Михаилу не терпелось поскорее в дорогу. Он сидел в деревянном седле и перебирал поводья, лошадь, переступая ногами, норовила пойти вскачь. Он сдерживал её, успокаивал, легонько похлопывая по выгнутой косматой шее.

- Да жене скажи, что с ногой ничего страшного. Пусть не беспокоится. Скоро приеду! - выкрикнул Ергаш и бессильно откинулся на кошму. - О проклятущая жизнь!

Ознобишин не стал его слушать, пустил кобылу в галоп и скоро был далеко. Когда он оглянулся, две прокопченные жалкие юрты чернели позади, подобно двум навозным кучам, и маленькая фигурка Ашота стояла поодаль от отары овец. Михаил помахал на прощанье.

К полудню следующего дня он прибыл в Сарай, в дом бека.

Бабиджа принял его в своих покоях, сидя на ковре и подушках. Михаил поведал ему обо всем, что наказал Ергаш. Тот слушал, полузакрыв глаза, перебирая четки тонкими пальцами; старик по-прежнему был сух, худ и набожен. Выслушав Михаила, он отослал его отдыхать, сказав, чтоб утром тот не уезжал, дождался указаний.

На рассвете, как только по двору стали раздаваться шаги и хлопанье дверей, Михаил поднялся и пошел готовить свою лошадь к отъезду. Однако ехать без разрешения было нельзя, пришлось ждать, пока бек проснется, помолится и позовет его.

До полудня Михаил прождал Бабиджу, сидя во дворе, под навесом. Давно закончилась молитва, почитал бек Коран, принял купца-араба, торговца драгоценностями, своего старого приятеля. Солнце высоко поднялось над городом, тени сделались короче, установилась почти летняя жара. А бек все не зовет Михаила. Может, забыл? Пошел Михаил к парадному крыльцу в надежде попасться ему на глаза и видит: Бабиджа, с сердито поджатыми тонкими губами, в желтом халате, белой чалме, усаживается на лошадь, молчаливые нукеры-братья, в серых полосатых халатах, верхами, лениво наблюдают за своим хозяином. Их вороные нетерпеливо бьют копытами в землю.

Михаил подошел поближе, кашлянул в кулак.

Бабиджа покосился в его сторону, нахмурился.

- Ты ещё здесь, урус?

- Жду твоих указаний, господин.

Бек коротко повелел:

- Поезжай за мной!

И тронулся шагом в распахнутые ворота, нукеры - за ним. Лошадиные копыта застучали гулко по твердой, как кость, земле. Все слуги, стоявшие поблизости, почтительно согнули спины. Михаил вернулся к своей лошади, вскочил в седло и догнал бека на улице. Он ехал позади братьев-нукеров, глядя на крутящиеся хвосты их жеребцов.

В глубокой задумчивости и большой тревоге пребывал Бабиджа. Мучило его одно: много прошло времени с тех пор, как он завел разговор с Нагатаем о женитьбе на его дочери, но так ничего и не изменилось - как и раньше, при упоминании о браке Нагатай просил подождать. Но чего? Того и гляди, объявятся женихи - именитые, богатые, молодые. И вдова вынуждена будет в конце концов выбрать кого-нибудь из них себе в мужья - второго супружества ей не миновать, но, если её суженым станет другой, а не он, Бабиджа, все пойдет прахом: надежды, радости, воображаемые утехи. Да и помечтать-то, как прежде, ему уже будет не о чем. Были бы у него дети, внуки, он не переживал бы так мучительно свое одиночество, а то един, как месяц! "Сегодня же надо переговорить. Пусть назначит срок, чтобы я не терзался. Либо - да, либо нет. Не хочу больше ждать!" - решил он, поэтому и прихватил с собой Озноби, надеясь, что с ним ему повезет и разговор с Нагатаем на этот раз будет более удачным, чем всегда.

У высокой ограды Нагатаевой усадьбы нукеры и Михаил спешились, а Бабиджа въехал в ворота и слез с седла только у низкого крыльца дома. Михаил взял его лошадь под уздцы, отвел под навес и привязал к коновязи. Бабиджа скрылся в доме, за двустворчатыми резными дверьми.

Михаил, оказавшийся впервые во дворе Нагатаевой усадьбы, был удивлен опрятностью и чистотой, с которой та содержалась. Во всем заметна умелая хозяйская рука. Большой сад за маленькой деревянной оградкой, одноэтажный широкий дом, различные службы - все сделано добротно, красиво, видимо, надо всем этим трудились умелые мастера и за работу им было хорошо заплачено.

Михаил присел на корточках в тени навеса, прислонился спиной к столбу у садовой оградки; всего в нескольких шагах от него переговаривались двое мусульман:

- Не поможет знахарь - помрет наш хозяин.

- Горе нам! - вздыхал другой, покачивая головой. - Какой хороший хозяин! Он дает нам кров, кормит нас, одевает. Куда мы денемся, когда он помрет?

Ознобишин спросил их:

- О ком вы так печалитесь?

Михаил походил на ордынца - обветренное, загрубелое, смуглое лицо, полосатый халат, высокая шапка, пастушьи сапоги... Только светлые серые глаза да ресницы могли ещё выдать в нем русского.

Правоверные, оба старики, с узкими седыми бородами, поглядели на него и печально покачали головами в чалмах.

- Плохо нам, плохо!

- Мается спиной наш хозяин.

- Ну, со спиной до ста лет прожить можно. Студить только не надо. Мой дед, Царство ему Небесное, только, бывало, на печи-то и спасался.

Старики очень внимательно его выслушали. Один из них, с длинным лицом, спросил:

- Как же лечился твой дед?

- Спину грел на печи, на горячих кирпичах. А ещё пчелами. Дед мой как насажает пчел на поясницу, как они его накусают, так и оживал.

- Помогало?

- Только этим и спасался.

Длиннолицый с кряхтеньем приподнялся и, ковыляя на кривых тонких ногах, удалился в дом.

Михаил и не догадался, что тот направился прямо к Нагатаевой дочке и рассказал ей о том, что услышал от русского, раба Бабиджи. Та не поверила, но так как все средства были перепробованы, а Нагатаю от этого не стало легче, то она распорядилась позвать его в дом.

Озноби провели к Бабидже. Бек, печальный, сидел на подушках в маленькой горнице, завешанной коврами, и лениво перебирал бусинки четок.

- Что ты там, Озноби, наговорил про кирпичи и пчел? - спросил Бабиджа, смотря подозрительно из-под нахмуренных бровей.

Михаил повторил то, что говорил во дворе старикам.

- Чем болел твой дед? - спросил бек.

Озноби показал на поясницу.

- Вот здесь. Бывало, в крик кричал. Только завсегда пчелы и помогали.

Тут из-за ковра высунулась белая прелестная женская ручка с перстнями на пальцах и сделала какой-то знак Бабидже, который Михаил не понял.

Бабиджа сказал:

- Нагатай-бек очень болен. У него болит поясница. Тебе доставят пчел, ты должен вылечить его. Если Нагатай встанет на ноги - тебя ждет награда, станет хуже - пеняй на себя.

Озноби возразил:

- Э, дорогой бек! Какой я лекарь! Я сказал лишь, как лечился мой дед. Но сам лечить не умею. А оне, пчелы-то, може, и не помогут.

- Не рассуждай! - строго прервал его Бабиджа, а потом добавил мягким голосом: - Очень болен Нагатай. Ты должен ему помочь.