Неволя - Виктор Кудинов

Вначале Михаил долго не мог привыкнуть к тому, что его не подымают на заре, не кричат на него и не гонят на работу. Он просыпался сам, на рассвете, и, вытянувшись на циновке под старой верблюжьей попоной, выданной ему Коджием, прислушивался к каждому шороху, к каждому скрипу половиц и дверей. И всякий раз, слыша шаги в коридоре, думал, что это идут за ним, и всякий раз ошибался: никто не открывал двери, никто не подымал его. Все это было так непривычно и странно, что он терялся и порой чувствовал угрызение совести оттого, что все кругом заняты работой, а он бездельничает, сидит днями напролет с Нагатаем и ведет с ним тихие задушевные разговоры о житье-бытье.

Нагатай был тот человек, который ничего не ждал от будущего. Жизнь для него как бы остановилась. Все внимание и все заботы он сосредоточил на своих недугах и воспоминаниях. А самые лучшие свои воспоминания он относил ко времени, проведенному на Руси, в Москве.

Однажды Нагатай спросил Озноби, кем он был на Руси, у кого служил. Когда же услышал, что Михаил был тиуном в селе Хвостове, принадлежащем Алексею Петровичу, тысяцкому московского князя, Нагатай подивился:

- Смотри-ка! - Потом спросил: - Тиун - это что? По хозяйству, что ли?

Тут Нагатай подумал немного, колокольчиком позвал свою дочь и сказал ей:

- Ты говоришь, что Коджий стал стар, много путает. Озноби был тиуном у боярина, теперь станет векилем у меня.

Джани только краем черного глаза поглядела на Михаила и кивнула в знак согласия.

Так Михаил Ознобишин стал помогать дочери Нагатая вести обширное хозяйство.

Однажды Джани и Михаил верхом объезжали земельные угодья Нагатай-бека. Ясное солнечное утро сменилось хмурым холодным днем. Стояла поздняя осень. Резкий северный ветер, выстудив всю округу, заставил их пустить лошадей вскачь, чтобы побыстрее добраться до дома.

Неожиданно Джани остановилась перед ровной небольшой долиной, окаймленной на горизонте холмами, указала рукой:

- Эти земли подарил моему деду Ахмылу хан Узбек.

Михаил внимательно оглядел ровное пространство. Всюду колыхался серебристый, высокий, выжженный солнцем ковыль. Ветер гнал мимо перекати-поле.

Ознобишин соскочил с коня, присел на корточки и ножом расковырял дерн. Горсть холодной черной рассыпчатой земли поднес к глазам, даже понюхал её, потом выпрямился, стряхнул комочки и вытер ладони о халат.

- Это поле может дать хороший урожай.

- Разве поле лучше, чем пастбище?

- Если вырастить зерно и продать его - можно купить два таких пастбища.

Джани улыбнулась.

- А если собрать зерно с двух таких полей и продать его, то купишь четыре?

- Верно, госпожа, - ответил он и ловко, не вставляя ногу в стремя, вскочил в седло.

- Так ведь можно стать и богаче самого хана.

В её словах послышались насмешка и сомнение, но это не смутило Ознобишина, и он сказал:

- Вы все ходите по богатству, топчете его, а взять не можете.

- Научи, как взять это богатство?

- Сперва нужно вспахать эту землю и засеять.

- Кто же будет пахать и сеять?

- Нужно купить мужиков.

- Урусские мужики ленивы. Они не станут работать на этом поле.

- Русские ленивы только в неволе, а ты дай ему надежу, что он уйдет отсель... так он и на карачках вспашет.

- И ты считаешь это выгодным?

- Если ты, госпожа, окажешься в убытке, секи мою голову...

- О нет! - сказала Джани, улыбнувшись. - Разве можно сечь такую красивую и умную голову? А потом... это-то и будет убытком.

После этих слов она ударила плеткой коня и пустила его в галоп. Начался мелкий холодный дождь. Ошметки грязи из-под копыт лошадей полетели в разные стороны.

Михаил скоро нагнал её, но до самой усадьбы они больше не обмолвились ни словом.

Одним погожим теплым днем Джани и Михаил ходили по саду, осматривали яблони и переговаривались, какие по весне нужно будет вырубить и где посадить новые. Подошел привратник-старичок и сообщил, что у ворот стоит какой-то нищий с ослом.

- Ну и что? - недовольно спросила Джани. - Сходи на кухню и скажи, что я разрешаю дать ему лепешек.

- Он спрашивает Озноби, - сказал привратник.

Джани удивилась, а Михаил пожал плечами, однако же направился к воротам и увидел маленького оборванного человека с палкой в руке, улыбающегося беззубым ртом. Рядом с ним стоял серый ослик и прядал длинными ушами. То был Костка-тверичанин. Михаил несказанно обрадовался ему, засмеялся, обнял его и, похлопывая по плечам, ввел во двор.

Джани подозрительно оглядела Костку, брови её презрительно дрогнули, а тонкие губы поджались. По всему было заметно, что Костка ей совсем не понравился. Михаил сказал:

- Это Костка. Он вольный человек. Он служил у Бабиджи-бека.

- Что ему нужно?

- Он может быть нам полезен.

Джани не ответила, повернулась и ушла в дом. Михаил истолковал её молчание за согласие и повел Костку за собой в маленькую комнатку, которую занимал. Эта комнатка-келья располагалась в пристройке у западной стены дома, рядом с чуланом. В ней находилась лежанка у стенки и маленький простой стол.

Как только Михаил затворил за собой дощатую дверь, Костка сказал:

- Хан Бердибек убит.

- Да ты что! - воскликнул Михаил, присаживаясь на лежанку, покрытую овечьей шкурой.

- Да где вы живете? В городе все об этом толкуют. Теперь ханом стал Кульпа. Говорят, началась такая резня среди беков и эмиров - любо-дорого посмотреть!

Костка улыбнулся своим беззубым ртом и добавил:

- А наш-то бек в степь удрал. Прихватил с собой мешок с добром, китаянку - и поминай как звали.

- А ты-то как же?

- Я-то? Что я? Я - человек свободный, птица вольная. Хочу - ему служу, хочу - другому. А Ергаш, разорви его собаки, в нукеры подался к мурзе Тогаю.

- Одним разбойником стало больше, - заметил Михаил, почесывая левое плечо через халат.

- Давно мечтал пограбить на Руси.

- Пусть пробует, башку-то живо сломят. Слушай, а кто же остался с отарой-то?

- Ашот. Да ещё один мужик. Присланный Бабиджей. Терехой звать. Все о тебе вспоминает. Жизнь, говорит, ты ему спас.

- Да что ты! - обрадовался Михаил. - Жив, выходит, Тереха-то! Погляди! А Вася, тогды, помре. Не дождался своего батюшки. Жалко.

- Да ты не горюй! Я вот тебе что принес-то, - сказал Костка, поспешно распутал котомочку и достал Евангелие, забытое Михаилом.

Лицо Михаила так и просветлело.

- Милай ты мой! Вот уважил так уважил. Ай да Костка!

Он принял книгу от Костки и бережно положил её на стол, полистал и посмотрел на своего товарища счастливыми глазами.

- Какую же ты мне радость-то доставил, Костка!

А тверичанин только моргнул жидкими светлыми ресницами и, улыбнувшись, смущенно развел руками, как бы говоря: "Чего уж там".

Глава девятнадцатая

Прошло немного времени, и по городу стали распространяться тревожные слухи о недовольстве беков и эмиров новым ханом. И что ни день, то все больше и больше. Кто-то возмутился ханской несправедливостью, кто-то проклял хана на площади, кто-то видел сон, как хана умчало черное облако... А один мулла так осмелел, что в своей проповеди во всеуслышание назвал хана вероотступником. Стражники бросились ловить муллу, но он как сквозь землю провалился, исчез бесследно.

Многие говорили, что то был не мулла, а шейх Джелаледдин Асхези, но это не так. Шейх был стар, а мулла сравнительно молод; шейх покинул Сарай после смерти хана Джанибека и ушел, как уверяли дервиши, жить в пустыню, разуверившись в людях, а тот мулла появился в Сарае совсем недавно и не без помощи влиятельных людей получил себе выгодное место в одной из центральных мечетей - место, которого иные добиваются большим трудом и долгими годами службы.

Так или иначе, все сошлись на том, что этот мулла неспроста оказался в Сарае и что одной проповедью дело не кончится. Так оно и вышло. Через десять дней мулла появился на площади перед дворцом Алтун-таш в белом длинном одеянии, с посохом в одной руке и черными четками в другой. Стражники раскрыли ворота и кинулись на него. Тут со всех сторон на площадь выскочили вооруженные люди и устремились во дворец. Никто не посмел их остановить. А вскоре глашатай на площади объявил, что в Сарае воцарился новый хан - Науруз, а Кульпа, враг всех мусульман, убит вместе со своими сыновьями.

Так произошла ещё одна смена хана, а Нагатай-бек ничего не знал. Он жил в своей усадьбе, словно в крепости, люди его не ходили дальше ворот, никого не принимали, даже дервишам ход в усадьбу был заказан.

Но как ни была предусмотрительна Джани, нельзя было уберечься от всеобщего смятения, нельзя было избежать треволнений и не быть затронутым борьбой враждующих сторон. Все это происходило помимо воли и желания, и непрошеные гости, гонимые, преследуемые, нет-нет и являлись вдруг из кровавого мира вражды, прося помощи, милосердия, спасения.

Как-то в конце февраля, поздним темным вечером, Михаил и Костка задержались во дворе. Весь дом уже погрузился в спокойный сон. Вся округа была объята глубокой тишиной. От таявшего снега исходил крепкий сырой запах. Черное небо блестело крупными звездами, которые слали на землю покой и умиротворение.