ПРОГНОЗ ПОГОДЫ НА УТРО. Сказка для всё познавших - Сен ВЕСТО

Далеко-далеко в коридоре гуляли, словно разносимые сквозняком, обрывки каких-то переохлажденных визгов, неторопливые стенания, изредка возникал какой-то неясный гул, будто где-то, не очень далеко, начинало шуметь море, за дверью стремительно нарождалось некое перешептывание, монотонностью своей перекрывавшее влажные голоса, пришлепывание, шорохи, все выше, все чаще – почти скороговоркой, на которые уже стремительно накладывался ясный и светлый, стеклянно тонкостенный звон роняемого («Все-таки не то это, крохоборы мои…»), в сей же момент заглушаемое равнодушными сухими длинными шагами: ближе, еще ближе, сухой стук сменяется протяжно-тоскливыми реверберациями, стеклянным стоном – и тишина…

Адвокат, – весь в домашнем, по-простому, в шлепанцах на скромный носок, – подвигавшись у стеллажей с книгами, повернул ко мне лицо и принялся смотреть на меня пристально и оценивающе. «Вы подготовили апологию?» – спросил он. С полки над его посеребренной лунным светом укатанной шевелюрой с той же холодностью глядела в моем направлении прехорошенькая огромненькая киска с великолепной мускулистой выправкой и дымчатой голубой шерсткой. Мне показалось, что он был уверен, что я скажу «нет». «Да», – сказал я. Я вытащил из кармана уже весьма помятый, но, к счастью, почти сухой листочек, тщательно разгладил его двумя ладонями на колене и представил в развернутом виде. Перестав сверлить меня взглядом, Адвокат уселся в свое кресло и неприязненно оглядел поверхность стола; он отодвинул локтем тронутую карандашом бумагу, двумя пальцами приподнял листок за кончик и, заранее сморщившись, стал смотреть сквозь него на свет. «Тезисы», – сказал я, твердо глядя ему в глаза. В камине у меня за спиной пискнуло, мягко шурша осыпалось и загудело сильнее. «Вы хоть сами иногда читаете, что пишете?» – спросил Адвокат с горечью. Я промолчал. Говорить не хотелось. Взять за галстук, подумал я. Поправить. Эт-то мне еще… «Это вы читаете, – сказал я. – У меня на это нет времени».

Хозяин с прежним неприятным выражением бросил взгляд налево, где на краю стола был закреплен некий приборчик в одно узкое отверстие, бросил взгляд направо, где тихо ждали своей очереди бумага и стопка книг без названия и стаканчик с карандашами, и заглянул под папку. Тихий кабинет был уютен и сумрачен. Стол, стул, топчан под ненастоящей тигровой шкурой, книги до потолка, ковры на полу и тяжелая черная портьера на стене. Здесь можно было жить. Картина. Мягкие кресла. Картина была непонятная, но хорошая. Пара больших мягких кресел времен длинных ножей и декольте напротив роскошного небольшого камина. Я долго присматривался и приглядывался, вытянув шею, выясняя, что же это там такое в одном из кресел, самом дальнем от меня, могло быть, и пришел к выводу, что более всего это напоминало разомлевшего в тепле, весьма редкого на этих высотах мысли щекастого и ляжкастого откормленного кошачьего енота, возлежавшего кверху превосходно развитым светлым брюшком. Кресло имело счастье располагаться возле самого камина, и ему, по всей видимости, было там хорошо.

Во тьме за приоткрытой дверью смежной комнаты гостиной угадывались хмуро поблескивающий сталью рукомойник и кухонный агрегат. Слегка беспокоили воспоминания грубый железный ухват на тусклом стояке, какие бывают в зубоврачебном кабинете, чтобы плеваться, и еще этот невнятный подозрительный медицинский душок. Одинокий, торчавший в тени на отшибе, словно дожидаясь своего времени, странный деревянный стул с высоченной спинкой – и этот странный, огромный железобетонный стол, вызывающий стойкое ощущение неудобства и серой безысходности с желанием немедленно исповедаться, и еще раздражающее обыкновение собеседника при любых обстоятельствах оставаться в тени, и эта его гестаповская манера принимать в кабинете с единственным стулом и единственной лампой – маленьким, злым зеленым прожектором, какое положение и позу ни принимай, бьющим исключительно в лицо… Далеко не таким доброжелательным и уютным виделось мне теперь это вместилище неведомых знаний и равнодушных к любым белковым соединениям побуждений. Зябко мне было здесь. Зябко, тревожно и многообещающе. Меня не может интересовать ваш мыслительный аппарат, говорил Адвокат. В каком-то там абстрактном космическом смысле. Его фильтры, пропускная способность фильтров – что они пропускают, и что они пропускать не желают ни при каких условиях, только это. Чудненько, продолжал он с суровостью. Информация, в конце концов, не делает проблемы, ее всегда можно купить, нет безгрешных – есть удачливые, это известно давно, и если хорошо покопаться, у каждого обнаружится масса интересного…

Я встряхнулся, осоловело растирая лицо ладонями. Спать тут было нельзя. Но хотелось.

…И что же ныне? Страсти доходят до такой точки, что Господа Предосудители готовы выехать чуть ли не прямо на дом и по регламентированному пожеланию клиента от порога устроить тому пышное представление. С не всегда, правда, желательными для того последствиями, в том-то все и дело. Но я-то, я-то здесь причем, – спрашивал я, заламывая и складывая у себя под подбородком ладони вместе. Я-то ни с кем не желал судиться; но как же, друг мой, с отеческой теплотой в голосе удивлялся собеседник, заглядывая в глаза, разве у вас нет желания использовать свой шанс? И, быть может, в конечном итоге всех их употребить?.. Потом ему это надоело. Адвокат откинулся на спинку, собирая перед собой пальцы вместе. «Вы вообще как, хотите когда-нибудь отсюда выйти?.. мм?..» – враждебно осведомился он, вздергивая брови.

Я все так же молча разглядывал на столе стопку стандартных чистых листов бумаги.

«Так о чем разговор? – произнес Адвокат. – В общем, как скажете… Я не могу настаивать…»

Мы посидели, каждый оставаясь по свою сторону стола, молча переживая про себя возможный вариант событий. Это называется «на дом» что ли? – горько заметил я. Я целую вечность сюда добирался. У вас есть возможность разместить все уважаемое собрание, незамедлительно вскидывался собеседник, всю коллегию, не говоря уже о вероятных зрителях (вот именно – их, статья окупаемости…), готовых ощутимо поддержать отдельную постановку, и прочий обслуживающий персонал в каком-то особом, специально отведенном, хорошо проветриваемом и подходящем для такой цели помещении, которое бы отвечало букве закона, духу времени и значительности мероприятия? Есть, отвечал я сердито. Не предлагаю, чтобы не привлекли еще за неуважение к суду. А что же, спрашивал я, заинтересованный новой мыслью, у кого есть такая возможность, это учитывается? Разумеется. Суд не может не учитывать проявления исключительной лояльности и расположения к правосудию, отвечал Адвокат непримиримо, изучая, прищурившись, дно глубокого пластикового стаканчика с карандашами. Процессуальное уложение предусматривает ряд необходимых практических мероприятий, в ходе которых процесс дознания и правозащиты производится в заранее оговоренное для этого время и в специально отведенном для этого месте в случае, если компетентными лицами признается, что любезно предоставленное жилое, складское, строительное, учредительное, учебное, спортивное, исправительно-трудовое, лечебно-оздоровительное, сантехническое, административное или любое другое частное помещение не может по своему морально-этическому и архитектурно-композиционному решению воспрепятствовать успеху судопроизводства. Он со стуком поставил стакан на стол и сгустил одну бровь, словно бы чему-то неприятно удивившись. И с каким результатом? – спросил я без всякого любопытства, настроенный брюзжать. С соответствующим, ответил Адвокат, излишне внимательно присматриваясь к чему-то над моим левым плечом. Это мы обсудим позже. Он встряхнулся. Что вас интересует еще? Конкретно и по существу. И давайте быстрее, у вас очень мало времени; одна деталь, сказал я, ерзая на сиденье. И что же, находятся экземпляры, которые желают самолично пойти под суд? Друг мой, блестя в уголку рта железным зубом, с легкой укоризной заметил Адвокат, вы представьте только, какое это удовольствие: успешно пройти все вилки и оставить правосудие с носом, тут же тоже не машины работают. И не будемте об этом. У нас еще масса работы, а вы меня все время перебиваете. Удовольствие, на мой взгляд, было не так чтоб уж очень большим, но я промолчал, собрав ладони на коленях вместе и бессмысленно глядя перед собой. Откуда-то издалека донесся не то шорох прибоя, не те ослабленный расстоянием рев толпы, множество трезвых голосов чуть ближе хрипло орали: «Ойнахо-оя-а!.. Ойнахо-оййй-й-йя-а!..» Вот странно, подумал я. Причем здесь ойнахоя? Я смотрел на растянувшуюся на полке у книжных корешков голубую матерую киску, а киска смотрела на меня. По-моему, она была неживая.

…Адвокат смотрел на меня, сцепив перед собой пальцы.