Усадьба-призрак - Юрий Рябинин

— Я ночую где мне вздумается! — взвизгнул Валовик. Он еще не пришел в чувство от увиденного.

— Да ночуйте хоть на тротуаре. Но почему к вашему приятелю Левенконю, на Пятницкую, вы избрали такой мудреный путь: через соседский двор? Может быть, расскажете?

Валовик ничего не ответил. Но по тому, как лицо его меняло совершенно потерянное выражение на ожесточенное, злобное, можно было понять, что он преодолевал первоначальное потрясение.

— Вы, господин Валовик, все эти полгода служили здесь домашним учителем. — Пристав взял со стола какую-то бумажку. — И, верно, вам знаком почерк вашей ученицы. — Он кивнул головой в сторону удавленницы, — Извольте, прочитайте эту записку.

Валовик демонстративно сложил руки на груди, показывая, что он не намерен поспособствовать полиции.

— Батюшка, — попросил тогда пристав отца Александра, — будьте добры, прочитайте нам…

Отец Александр пристально, с этаким нехорошим прищуром все время смотрел на Валовика. И лишь обязанность читать написанное заставила его оторвать от студента испепеляющий взор. Батюшка прочитал:

— «Я погибла! Я виновата в смерти матери! Но это чудовищная нелепая случайность: Господь знает, что мы этого вовсе не хотели. Мы с Григорием Ильичом собирались пожениться. Потому что любим друг друга. Мы хотели сделать только так, чтобы мама не помешала нашей женитьбе, чтобы все подумали, будто она нездорова умом, и тогда мы бы смогли легко пожениться и вступить во владение имуществом. И все были бы счастливы непременно. И мама была бы счастлива. Потому что мы ее очень любим. И я ее очень люблю. И Григорий Ильич ее очень любит. Мы дума ли, что она только испугается, увидев, будто Григорий Ильич лежит на полу убитый, а потом никто не поверит ее рассказу и все примут ее как малоумную. Но с мамой случился удар после того, как она увидела Григория Ильича на полу, притворившегося неживым. Я не могу оставаться жить с таким грехом на душе. Но я знаю, то, что я сделала над собою, это еще худший грех. И пусть это будет мне в наказание. Я одна во всем виноватая. Простите меня за все, люди добрые. А на небесах мне уже нет прощения. Ольга Ка-рамышова».

Батюшка протянул бумагу Валовику и спросил:

— Хотите взглянуть?

Валовик бегло прочитал записку. При этом он лихорадочно соображал, как ему надлежит действовать в связи со сложившимися обстоятельствами. Только когда священник читал предсмертную записку его ученицы, Валовик заметил, что на полу, по другую сторону от стола, лежало нечто покрытое простыней. И, насколько можно было судить по очертаниям, под простыней лежал покойник. Изложенное в Ольгиной записке подтверждалось вполне.

— Вы, господин Валовик, можете как-то объяснить написанное? — продолжил допрос Артамонов. — Ведь, как явствует из этого письма, вы причастны к смерти Капитолины Матвеевны Карамышовой и ее дочери Ольги.

— Но она же сама пишет, что одна во всем виновата! — Валовик ткнул трясущимся пальцем в Ольгину записку. — Значит, выходит, я ни при чем!

— Несчастная девушка жертвует собою ради ближнего. И это делает ей честь. Но для расследования дела такое ее самоотверженье не может послужить причиною, чтобы оставить обличать других сообщников по преступлению. А против вас улик довольно. Или вы не согласны? Да вашего согласия особенно и не требуется.

— Вы что же, и вправду так влюблены в Ольгу Алексеевну, как она пишет здесь, что решились на столь дерзкое преступление? — вмешался в допрос отец Александр, при этом он показал Валовику на разлитое варенье.

Студент понял, что дела его плохи. А поняв, осмелел. И даже усмехнулся.

— Я же понимаю, что любовь не засчитывается в оправдание. Поэтому зачем мне притворяться? Нет, я вовсе ее и не любил. Эту пустышку. Это смешно даже: чтобы я, образованный, интеллигентный человек, полюбил кисейную барышню, рожденную торговать изюмом в отцовской лавке! Мне нужны были только ее деньги. Богатое купеческое приданое. Неужели не понятно? Но уж она-то влюбилась до беспамятства. Так, что и родную мамашу готова была в могилу отправить ради меня. Дикий народ!

— И это она, кисейная дикарка, рожденная быть торговкою в бакалейном ряду, придумала разыграть такое хитроумное представление с вашим убийством и вот с этим? — гневно спросил отец Александр, опять указав на лужу.

Валовик, пойманный на слове, занервничал. Скажи он теперь, что все это Ольга придумала, — значит, купеческая дочка совсем не пустышка. А если признать, что это был его план, то придется понести куда большую ответственность за совершенное.

— Да, это она придумала, — нехотя, но довольно уверенно сказал Валовик.

— И, наверное, вы еще не сразу согласились принять в этом участие, — иронично подсказал ему Артамонов. — Долго ее отговаривали. Стыдили за непочтительное отношение к родительнице. Но потом сдались, уступив ее страсти.

— А почему вы думаете, что было не так?! — вскипел Валовик. — Да, я утверждаю, что горячо возражал против такого безжалостного плана расправы над добрей шей Капитолиной Матвеевной. И лишь настойчивость ее порочной дочки вынудила меня подчиниться. Она меня шантажировала. Она грозилась отказать мне от квартиры и места. Сами понимаете, что это означает для бедного студента: нужду! голод! отчаяние!

— Да вы просто жертва этой коварной особы! — покачал головой Артамонов. — Но хотелось бы мне узнать, как вы сможете доказать присяжным, что этакую хитрую проделку устроила молодая девушка, дитя по сути, а не вы — взрослый и образованный, как сами называетесь, человек?

— А доказательство — вот, налицо! — оживился Валовик и показал на удавленницу. — Разве не осознание тяжести своего преступления заставило ее влезть в петлю?

— Так вы думаете, она наложила руки на себя, страшась, что ей, как устроительнице преступления, воздастся по закону куда в большей мере, нежели вам, подневольному сообщнику?

— Естественно! Кто в наше время поверит в такие глупые сантименты, как тоска по загубленной матери?!

Артамонов и отец Александр переглянулись, причем батюшка едва заметно кивнул головой.

— Ну что ж, господин студент, — сказал пристав, — я должен немедленно опровергнуть ваше доказательство и в свою очередь доказать, что устроитель преступления именно вы, а не Ольга Алексеевна. Это совершенно в согласии с вашей логикой. Ольга Алексеевна, пожалуйста, явитесь нам живой…

Едва он это произнес, простыня, прикрывавшая мнимого мертвеца на полу, отлетела в сторону, и Ольга проворно вскочила на ноги. У Валовика отвалилась челюсть. Не в состоянии произнести ни слова, он только показал рукою на удавленницу и промычал: э-э-у!

— Дочка, Зина, — позвал отец Александр, — давай-ка и ты оживай.

И тут удавленница зашевелилась, откинула рукою волосы с лица и улыбнулась всем присутствующим. В следующее мгновенье Валовик рухнул без чувств на пол, головою угодив прямо в варенье. И получилось это опять очень живописно — будто лежит убитый в луже крови.

Отец Александр тем временем подставил дочке стул, и она встала на него. А Ольга помогла освободиться ей от веревки, которая от лампадного крюка, вовсе не тревожа девичьей шейки, проходила под платьем и была привязана к широкому ремню, охватывающему Зину по поясу.

— Капитолина Матвеевна! — крикнул отец Александр в дверь. — Заходите. Представление окончено.

Да теперь уже не пугайтесь. Видите: ловкач угодил в свою же ловушку. Сейчас он придет в чувство и отправится в участок.

— А что… со мною?.. — робко спросила Ольга.

— Будь я вашим родителем, Ольга Алексеевна, — ответил пристав, — вам бы от меня досталась добрая хворостина. Больше вам ничего не полагается. Потому что вы сами обмануты этим мошенником, да к тому же не доросли до совершенных лет. А ему придется теперь, скорее всего, пожить в Сибири. И не один годик, думаю. Вот так.

Прежде чем откланяться, отец Александр сказал:

— Завтра, Капитолина Матвеевна, жду вас и Ольгу Алексеевну в гости. Мне с вами нужно очень о многом поговорить. И о том, что было, и о том, как будем жить дальше. Пойдем-ка, Зина, домой, поздно уже. Мир всем.

Батюшка с дочкой ушли. Капитолина Матвеевна и Ольга захлопотали над Валовиком. Пристав осмотрел напоследок комнату и улыбнулся, предвкушая милость, которая его ожидает теперь за раскрытие преступления.

— Как только очнется, отведешь его в участок, — сказал Артамонов городовому. — Бумагу не пиши. Я сам завтра доложу их превосходительству обо всем.

2004