День красных маков - Аманда Проуз

Ночь прошла спокойно – всего один сигнал воздушной тревоги, да вслед за ним налёт. Это дало солдатам возможность насладиться непрерывным шестичасовым сном. Настроение у Мартина было хорошее.

Стоя бок о бок с Аароном, они болтали, не подозревая, как много будет значить для Мартина этот разговор. Обычно друзья обсуждали происходящее или всё, что находили забавным; это была весёлая, пустая болтовня, не требовавшая эмоций. До этого утра Аарон лишь пару раз упомянул о Джоэле, но сегодня ему очень хотелось говорить о сыне.

– Сегодня в письме пришёл его рисунок – не пойму, что на нём, но это гениально, чёрт возьми! Сохраню на случай, если вырастет знаменитым художником. Его работы ещё наделают шуму побольше «Подсолнухов»! Не могу поверить, что ему уже почти два. Я так по нему скучаю, Март…

Мартин кивнул, не найдя, что сказать в ответ. Он не знал, каково это – скучать по кому-то, кроме жены. Ему трудно было представить счастливые отношения между отцом и сыном, но любовь Аарона и Джоэля вызывала восхищение и что-то очень похожее на зависть.

Как и Поппи, Мартин всю жизнь провёл в районе Е17. Двухуровневая квартира Термитов располагалась недалеко от квартиры Поппи, в доме, который был данью шестидесятым. Гостиная могла похвастаться пёстро раскрашенными коврами, плакатом с клоуном Пепито над электрическим камином да овальным буфетом со стеклянным верхом, который собирал пыль, упаковки от пиццы и старые выпуски «Желтых страниц». Мать – нервная, беспрерывно курившая буфетчица в школьной столовой; отец… отец – просто сукин сын. Мартин не мог и вообразить, чтобы такой человек хранил его рисунки. Отец был из тех людей, которые ничего в жизни не видели и ничего не добились, но постоянно унижают и критикуют остальных. Он-то лучше других знал всё обо всём! Чем не талант для такого болвана – сидя в гостиной, из засаленного кресла изрекать мудрые высказывания.

Большой, толстый, неопрятный, он носил на расстёгнутой рубашке остатки недавней пищи; его седая борода казалась тенью на лице и по своей равномерной выстриженности могла бы стать шедевром дизайнерского искусства. За ним тянулся стойкий запах жареной пищи и секса. С ранних лет чувствуя, что отец – злой человек, Мартин ещё не мог осознать, как сильно его боялся. Лишь с годами, оглядываясь на прошлое, он понял, что всё детство провёл, затаив дыхание. Он верил – если не дышать, можно стать лёгким, как пёрышко, незаметным. Мартин Термит хотел стать невидимкой.

В первые десять лет жизни или даже больше Мартин не мог бы сказать, какого цвета глаза у отца, потому что никогда не смотрел ему прямо в лицо, а отводил или опускал взгляд. Мартин рос тихим ребёнком; опыт научил его скрывать свои мысли. Пару раз он высказал своё мнение по какому-то вопросу и тут же был жестоко высмеян отцом, который издевался над его детскими суждениями, во весь голос гогоча и повторяя слова сына, по-женски повизгивая, что совсем не подходило его зычному голосу: «Как ты сказал, кретин малолетний? Как это понимать? Ну ты и ничтожество!» Он часто поднимал на сына руку, порой чтобы ударить, но иногда тут же её опускал. Мартин не знал, ждать удара или нет, и каждый раз вздрагивал и скулил. Это отец находил смешным, да не то что смешным – просто УМОРИТЕЛЬНЫМ!

Страх насилия стал таким ощутимым, что стоило отцу слишком резко взмахнуть рукой, и мальчик готов был выпрыгнуть из кожи. Побои приносили едва ли не облегчение, доказывая, что Мартин не сошёл с ума. Он думал: «Вот видишь, Март, ты имеешь право бояться, он тебя бьёт; тебе не почудилось, это и впрямь больно!»

Мать, зависимая от никотина, даже не пыталась противостоять мужу. Мартин её не винил; не будучи благодарным ей за такую жизнь, он понимал – у неё тоже каждый день своя борьба, своя война. По ночам он слышал, как она кричит с надрывом, от боли, не от удовольствия. Зарывшись лицом в подушку, он рыдал, желая, чтобы всё это поскорее прекратилось, чувствуя себя никчёмным, думая: «Посмотри на себя, Март, лежишь тут и ревёшь в подушку, и ничем не можешь помочь маме. Он прав, ты просто ничтожество».

В такой атмосфере постоянного напряжения, страха и сигаретного дыма проходило детство Мартина; он не видел ни выхода, ни света в конце тоннеля. Всем этим стала дружба с Поппи. Она слушала его и не смеялась. Мартин навсегда запомнил день, когда открыл ей дверь в школьную столовую, шагнув чуть вперёд, чтобы раньше Поппи дотянуться до ручки. Он не мог объяснить, зачем это сделал, ему просто хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы Поппи стала чуточку счастливее, а её жизнь – чуточку легче. Прежде чем войти в дверь, Поппи посмотрела на Мартина, чуть наморщила нос и встряхнула головой, чтобы откинуть с глаз прядь волос.

– Рядом с тобой мне ничего не страшно.

Мартину показалось, будто его сейчас разорвёт от наплыва чувств. Словно Поппи подарила ему луну в коробке, такую прекрасную, редкую, невероятную вещь, что ею нельзя делиться с остальными. Домой из школы он не шёл, а летел. Он понял – если такой умной и красивой девочке, как Поппи Дэй, рядом с ним ничего не страшно, значит, не такое уж он и ничтожество. Ему тогда было двенадцать лет.

Он вошёл в квартиру; отец сидел на своём обычном месте, приросший к дивану и телевизору. Не отрываясь от экрана, он поприветствовал сына:

– Ах, она вернулась из школы. Как поиграли с девочками в нетбол?

Мартин встал между отцом и телевизором. Отец сжимал в руке пивную банку; алюминий трещал под его пальцами.

– А-ну-пошёл-отсюда-к-чёрту!

Мартин не дрогнул, не двинулся с места. Он смотрел отцу прямо в глаза – бледно-голубые. Пальцы отца собрались в кулаки, пульсирующие от напряжения, готовые начать атаку, но Мартин стоял спокойно, держа руки по швам – в эту минуту он был больше отца.

Мистер Термит молчал. Не последовало ни остроумных замечаний, ни оскорблений. Он посмотрел на сына и понял, что произошла перемена. Хватит. Больше Мартин не станет терпеть это дерьмо. Всё это случилось благодаря Поппи. Она дала ему понять – он сможет бросить вызов всему миру и победить.

Потом, когда они качались на качелях, держась за ржавые цепи, она сказала:

– Ты мой самый лучший друг в целом мире, Мартин. – Было темно, но Поппи знала – он улыбается. – Мне будет очень грустно, если ты уедешь и мы больше не сможем вместе играть.

– Такого не может быть, Поппи. Ну куда я уеду?

Она пожала плечами – место, куда он мог отправиться, было трудно даже представить.

– Обещаю, Поппи, я всегда буду твоим лучшим другом. Мы как будто связаны невидимой ниточкой, от твоего сердца до моего. Если я буду тебе нужен, ты только потяни за неё, и я приду.

Поппи рассмеялась, представив себе эту ниточку.

– А если ты за неё потянешь, я тоже приду к тебе, Мартин. Так я всегда буду знать, когда тебе понадоблюсь.

Найдя в темноте руку Поппи, он спрятал в своей ладони маленькие пальчики…

Глядя на подбородок Аарона, покрытый мыльной пеной, Мартин думал – каково это, когда у тебя есть маленький сын, который рисует тебе картины? У них с Поппи всё было впереди, совсем рядом, оставалось только руку протянуть.

Завтрак, как и всё остальное в лагере, быстро стал для Мартина привычным. Звук собственных шагов по незнакомым тропам уже не пугал, и стало обычным, находясь среди пустыни, в тяжёлом защитном снаряжении идти по дощатому настилу за сухим пайком. Поначалу жизнь здесь казалась интересной – было что-то необычное в одинаковой одежде. Мартин казался себе участником единой команды – такое он раньше видел только в фильмах и журналах. Он чувствовал связь с остальными – дома его никто не понял бы. Закон, порядок и правила здесь касались всего, начиная от всеобщего похода в уборную и заканчивая всеобщей молитвой, и люди, с которыми его связывали такие отношения, стали ему товарищами.

Первые пару недель Мартин нервничал, ожидая чего-то, держа ухо настороже – вдруг завоет чёртова сирена. Возможность ракетного обстрела держала его в постоянном напряжении, особенно ночью. Райские сны о Поппи разбивались вдребезги, когда в них врывалось предчувствие опасности. Падая, зарываясь лицом в землю, он, затаив дыхание, ждал, повезёт ему на этот раз или нет.

Он вообще жил в ожидании, подобно тому, как в детстве ждал Рождества. Тогда он не знал, сбудутся ли завтра все его мечты, или впереди такой же паршивый день, как все остальные. Рождество оказывалось таким же паршивым днём, как все остальные, но он всё равно на что-то надеялся. Всегда есть шанс, пусть даже самый ничтожный, получить много радости, если весь год вёл себя хорошо.

Мартин всегда был умным ребёнком и понимал – весь этот бред про Санту только гнусное враньё, но за час или два до сна предвкушение чуда становилось почти болезненным. Ему нравилось думать, будто в жизни есть место волшебству, хотя бы где-то. Подобно этому он чувствовал себя в первые недели своего приключения – ходили разные слухи, в том числе о возможной опасности.