«Обезглавить». Адольф Гитлер - Владимир Кошута

Выработанные десятилетиями и неукоснительно соблюдавшиеся правила обращения в королевской семье, основанные на вежливой учтивости, не позволяли Елизавете высказать Леопольду все, что она сейчас ощутила, что хотела выразить категорически и прямо, отбросив все условности. С трудом сдерживая нараставшее чувство протеста, она подошла к столу, опустилась в кресло, спросила глухо, недовольно:

— Вы снеслись с немецким командованием, не посоветовавшись со мною и членами правительства?

— Обстоятельства не оставили мне времени для этого, — Леопольд повернулся к ней, намереваясь своим сообщением, которое до сих пор ей было неведомо, унять ее гнев, сбить с обвинительного тона, который ставил его в положение провинившегося школьника, — Да будет Вам известно, что генерал Горт приступил к эвакуации своих войск с дюнкерского плацдарма в Англию.

Елизавета посмотрела на него недоверчиво. Ощущение опасности холодом стиснуло ее сердце, вмиг пригасив недовольство к Леопольду.

— Не может быть — растерянно молвила она, осознавая сложность положения бельгийских и французских войск. — В это трудно поверить.

— Да, да. Англичане уходят, — распалялся Леопольд, вымеривая шагами кабинет, — Верится вам, или не верится, но генерал Горт умывает руки и ему нет никакого дела к союзным обязанностям, долгу, чести, освобождению Бельгии. Он предпочитает бежать на туманный Альбион, чтобы спасти свою армию, — Голос его набирал силу, наполнялся праведным гневом, — Нас предали! Да, да, предали самым коварным образом, — выкрикнул он и остановился перед Елизаветой, — В результате этого предательства обстановка на фронте настолько осложнилась, что я…

Увлекшись обвинением англичан, он не заметил, как Елизавета оправилась от неожиданного сообщения, как лицо ее, только что растерянное и мертвенно бледное, ожесточилось.

— Сочли целесообразным капитулировать? — прозвучал в кабинете ее голос отрезвляюще холодно. — Оправдание трусости ищите?

До слуха Леопольда дошел жесткий удар кулака Елизаветы по кожаному подлокотнику кресла. И этот неожиданный удар, угрожающе прозвучавший в накаленной тишине кабинета, и вопрос о капитуляции, и обвинение в трусости в один момент сбили его с толку и он умолк. Мгновение спустя, ответил без прежнего апломба.

— Я потребовал от немцев перемирия, а не капитуляции.

— Потребовали? — язвительно поинтересовалась Елизавета. — Это Гитлер потребует от вас капитуляции. Полной и безоговорочной!

— Если не удастся достичь перемирия, если судьбе будет угодно, то я готов к капитуляции, — услыхала она пугающий своей спокойной рассудительностью и покорностью судьбе ответ Леопольда.

— Боже мой, какое испытание ты уготовил мне, старой женщине? — простонала Елизавета. Подняв болезненный, тоской налитый взгляд в потолок, она долго сидела молча. — Капитуляция, оккупация, — медленно шевелились ее старческие губы. Она шептала эти слова, пришедшие в Бельгию с фашизмом, будто училась произносить и привыкать к их звучанию, оскорбляющему слух и сознание. Не поворачивая головы к Леопольду, спросила: — Надеюсь, в условиях капитуляции или перемирия вы оговорили право королевской семьи выехать за пределы Бельгии? Эмигрировать?

Леопольд не ответил и, почувствовав в этом молчании что-то тревожное, она повернула в его сторону голову.

— Я не намерен оставлять свой народ в несчастье и разделю с ним все тяготы, которые выпадут на его долю, — последовал мягкий, но четкий, давно выношенный ответ Леопольда.

Елизавета всем корпусом резко подалась к нему и в одно мгновение на память пришли его слова из обращения к армии: «Солдаты и офицеры, что бы ни случилось, моя судьба — это ваша судьба». Тогда она не придала им значения, полагая, что сказаны они для поддержания морального духа армии и только сейчас убедилась в их подлинном и страшном смысле.

— Вы хотите… — задохнулась она. — Вы хотите, чтобы королевская семья осталась в оккупации?

— Я надеюсь договориться с Гитлером о независимости Бельгии, — ответил убежденно Леопольд.

— Договориться о независимости? С Гитлером? Да в своем ли вы уме? — нарушив этикет в обращении, дала волю гневу Елизавета, но Леопольд не обратил внимание на ее тон, откровенно оскорбительные слова.

— Если возникнет необходимость, то я подпишу акт о капитуляции не как король и глава государства, а как командующий бельгийской армией. Капитулирует армия и ее командующий, а не Бельгия и ее король! — подчеркнул он свою мысль повышением голоса.

За окном громыхнуло раскатисто, громко и Елизавета вдруг почувствовала удушье кабинета. Спертый, пахнущий угаром от свечи, воздух раздирал легкие, судорожно сдавливал горло. Казалось, что сознание вот-вот оставит ее и она рухнет на пол в чужом замке на затоптанный, давно нечищенный ковер, где валяются разноцветные карандаши, которыми офицеры вычерчивали на карте агонию и конец Бельгии. Собрав силы, она поднялась с кресла, подошла к окну, отдернула плотные маскировочные занавеси, потому что уже нечего было маскировать, распахнула створки окна и прислонилась к подоконнику. Порыв ветра занес в кабинет запах сырых листьев, молодых трав, аромат поблизости высаженных цветов да тревожный шум деревьев и дождя. Она жадно вдыхала этот пьянящий воздух весны и стояла в раздумье о судьбе ее народа, своей судьбе. Справившись с собой, обратилась к Леопольду, как могла внушительней, будто вела речь с больным человеком.

— Ваше величество, сын мой, вы заблуждаетесь. И убедитесь в этом едва окажетесь на положении пленного. Подпись Леопольда, какими бы титулами она не предварялась — командующего армией или, еще как-то — остается подписью короля бельгийцев. И поэтому, независимо от того, как вы подпишите акт капитуляции, это все равно будет капитуляция Бельгии, капитуляция короля.

— В этом вопросе я остаюсь при своем мнении. Бельгия будет независимой и при оккупации, — отрезал Леопольд.

— История подобных примеров не знала, — продолжала настаивать Елизавета. — Чуда не произойдет и Гитлер останется Гитлером даже тогда, когда вы станете перед ним на колени — Достала из сумочки платочек, вытерла на лбу испарину волнения, сказала категорично, — Королевской семье надо эмигрировать.

— Зачем? — На лице Леопольда появилось раздражение.

— Король за рубежом, — убеждала она, — это — знамя борьбы за освобождение Бельгии. Король в оккупации — это пленный король. Пленный! Понимаете?

Леопольд покосился на нее, но ничего не сказал и в кабинете наступило молчание. Елизавета подумала, что ее слова дошли до сознания сына, остановили от безрассудного шага. Но вопреки ее ожиданию, Леопольд от своего решения отступать не собирался. Он настолько уверовал в возможность договориться с Гитлером о независимости Бельгии, в гарантии фюрера, что старания Елизаветы вызывали раздражение, и чтобы прервать неприятный для него разговор, он заявил:

— Я, останусь здесь и буду бороться за независимость Бельгии. Я обращусь к народу и мы возродим Бельгию из руин. — Подошел к свече, посмотрел на наручные часы, давая понять Елизавете, что разговор окончен, — Простите, но ко мне с минуты на минуту должен прибыть генерал де Руссо.

— Де Руссо везет условия капитуляции?

— Вполне возможно.

Во взгляде Елизаветы блеснула брезгливость.

— Я не могу присутствовать при этом позорном акте, — ответила она и, полная негодования, покинула кабинет Леопольда.

В приемной ей отдали честь генералы и офицеры, но она поспешно прошла мимо. Как только закрылись за нею дверь, в приемной раздался взволнованный голос полковника:

— Господа, о чем они договорились? Я верю королеве. Она мужественная женщина и не может капитулировать.

— Душно. Скорее бы кончилась эта кошмарная ночь, — прохрипел вместо ответа генерал, стоявший у окна. Он распахнул френч, подставил вспотевшую грудь свежему ветру и вдыхал его шумно, во все легкие.

— Дышите, генерал, — с откровенной издевкой посоветовал полковник. — Последние часы дышите воздухом свободной Бельгии. Завтра утром вы будете пленником, рабом Гитлера.

Неизвестно, чем бы закончился вновь созревавший спор между полковником и генералом, какой водораздел прошел между присутствующими, если бы в дверях не появился генерал де Руссо.

«Де Руссо», — молнией пронеслось по приемной и в одно мгновение стихли голоса, десятки глаз обратились к генералу, который уже знал судьбу Бельгии. А он, возбужденный выполнением исторической миссии, торопливо проследовал через застывшую в напряженном молчании приемную и скрылся за дверью, услужливо распахнутой адъютантом.

Король стоял у открытого окна со сложенными на груди руками и опущенной головой. Окинув его взглядом, де Руссо поймал себя на мысли, что вот сейчас, как только доложит условия капитуляции, король Бельгии, в обращении с которым допустимо единственное выражение «Ваше величество», станет никем, превратится в обыкновенного военнопленного и ощутил, как от этой мысли жалостно стиснулось сердце.