Оракул Апокалипсиса - Лариса Капелле

Отцу Иерониму было не до подводных течений и взаимных претензий начальника караула и клерка. Его интересовало одно: справедливость. Смерть Густавиуса не должна была остаться безнаказанной, и отец Иероним был настроен решительно.

– Хорошо, отец мой, что вам известно? Кто мог желать гибели вашего подопечного?

– Не знаю, – развел руками священник.

– Подумайте, – посоветовал ему Хед, не скрывавший своего раздражения.

– Надо бы порасспросить в таверне «У весельчака-обжоры», – вступил в разговор клерк, – я часто его видел там.

– В таверне, значит, ты тоже не чуждаешься этого отнюдь не просветленного заведения? Моего дорогого умника интересует не только и не столько пища духовная? – не сдержал собственного ехидства Рагнар.

Клерк оскорбленно вздернул нос:

– В этой таверне подают самые вкусные пироги с гусятиной и варят самое лучшее пиво. И без материальной пищи телесная материя существовать не может. Человек устроен так, что должен подчиняться жизненным побуждениям. Так что ваша ирония, сир, абсолютно неуместна! – с презрением заявил он.

– Если перевести на простой язык, получится следующее: даже мудрец пожрать не дурак, – подвел итог словесным ухищрениям собственного клерка Рагнар, – но вернемся к главному – смерти этого Густавиуса. Раз ты хорошо знаешь эту таверну, то тебе и карты в руки. Отправишься туда сейчас же и разузнаешь у хозяина, что ему известно о Густавиусе. Во-первых, откуда у него деньги, чтобы ошиваться в этой таверне. А во-вторых, с кем он там околачивался.

– А монеты? – заявил клерк. – Не могу же я разговаривать с хозяином таверны, не заказав хотя бы кружку пива?!

– Какие еще монеты?! – возмутился Рагнар. – Я тебя не брюхо набивать отправляю, а вести расследование! Захочешь пива – сам расплатишься! – мстительно заявил он, вспомнив ехидный взгляд клерка.

Клерк натянул на себя изрядно поношенную мантию, прикрыл голову ободранной шапкой из собачьего меха и с видом оскорбленного достоинства отправился выполнять приказание. По дороге он с большим удовольствием дал под зад валяющемуся в грязи поросенку – отвел душу. Бедное животное с жалобным визгом нырнуло под ворота близлежащего дома. Слегка успокоившийся Хильдерик продолжил месить грязь по направлению к таверне, проклиная в душе городских старейшин, никак не могущих найти компромисс с архиепископом Макариусом. Его преосвященство был поставлен императором управлять городом, но больше смотрел в собственный карман. Налоги взимались исправно, но на ремонт оставшихся еще с римской эпохи мощеных мостовых денег не хватало. И начиная с осени по весну дороги превращались в непроходимое болото. В который раз, как и все горожане, Хильдерик не без сожаления поминал правление прежнего архиепископа Конрада. Золотые были времена. Сколько раз ему отец рассказывал! В городе жизнь кипела, без остановки велись строительные работы, заказы городским ремесленникам сыпались как из рога изобилия, в Констанце царили покой и благоденствие, только что молочных рек с кисельными берегами не наблюдалось. Теперь же времена изменились, город посуровел, погрязнел, затаился. Хильдерик вздохнул – прошлого не вернешь – и продолжил свой путь.

В отличие от многих своих собратьев худенький клерк был реалистом, наверное, простое происхождение и уроки отца-торговца сыграли свою роль. Поэтому он без особого воодушевления относился к новомодным идеям Второго Пришествия. Особых изменений ни к лучшему, ни к худшему он не видел, бродячих проповедников, стращающих концом света, всегда было пруд пруди. Да и молодого императора, прозванного Чудом мира, пару раз видел и особого нимба над его головой, как ни старался, не разглядел. Оттон III был юношей приятной, хотя и несколько истощенной наружности, со слабовольным подбородком и истерически подергивающимся ртом. А то, что умники из островного монастыря Райхенау провозглашали, что конец близок и вот-вот придут новые времена, так на это еще надо было посмотреть. Тем более, согласно этим же умникам, времена должны были прийти замечательные, только каким это образом на следующий же после нового, тысячного года день знакомый мир превратится в рай на земле, Хильдерик не представлял. Тем более окружавшие его люди вполне могли благополучно превратить полученный завтра рай если и не в ад на земле, то во вполне привычный бордель. Клерк скептически усмехнулся. А вот изменить человеческую природу за пару дней не получится даже у самого Бога.

Пока Хильдерик философствовал, приближаясь к своей конечной цели, беседа Рагнара и отца Иеронима продолжалась. Не без удовольствия избавившись от постылого клерка, начальник караула решил получше расспросить притихшего священника.

– Отец мой, расскажите все, что вам известно о вашем подопечном.

Но ответом на расспросы было смущенное молчание. Как отец Иероним ни старался, а ничего путного рассказать не мог. Оказалось, что о Густавиусе ему не было известно ровным счетом ничего. Ему было стыдно признаться, что бедняга никогда не вызывал у него особенного интереса. Он видел его каждый день, заботился о нем, как и об остальных своих прихожанах, разрешил ему использовать для собственных нужд сторожку рядом с кладбищенской стеной, но никогда не разговаривал с ним. Да и Густавиус никогда не заводил разговора с настоятелем. Если не считать одного раза. Отец Иероним поднял глаза на терпеливо ожидавшего начальника городской стражи:

– Совсем недавно Густавиус спросил меня, за любой ли грех можно попасть в ад?

– Странный вопрос для бродяги, – покачал головой Рагнар, – и что вы ему ответили?

– Что Господь милостив и милосерден и что такому обиженному судьбой, как он, нет смысла бояться суда Господа.

– Получается, что бедняга, тем не менее, боялся, – задумчиво произнес Рагнар, – вот что, отец, давайте объединим наши усилия. Каждый будет искать со своей стороны. Вы постарайтесь разузнать все, что известно вашим прихожанам, а я отправлю своих людей послушать то, что говорят на базаре, расспросить свидетелей, тех, кто видел Густавиуса последний раз, тех, кто его нашел.

– Я согласен, – кивнул головой Иероним, – только имейте в виду: тайну исповеди я вам не раскрою!

– Тайну исповеди оставьте себе, – милостиво согласился Рагнар.

– Что это? – первой пришла в себя Ангелина, указывая на постамент. Им это не приснилось. Головы были самые настоящие, опутанные прозрачными трубками и подсоединенные к различным аппаратам. И они действительно жили отдельно от тел, если жизнью можно было назвать вращение глаз и открывание рта, а в глазах было написано такое страдание, что женщинам стало по-настоящему худо. Правда, окружавшие мужчины их чувства, похоже, не разделяли. Хуже того, на лицах представителей сильной половины человечества были написаны явные восторг и любопытство.

– Это и есть сюрприз! – с воодушевлением воскликнул Лорис. – Вы присутствуете при уникальном эксперименте. Не беспокойтесь, обладатели этих голов умерли естественной смертью, вернее, они были обречены, и Филипп смог продлить их жизнь!

– Врагу не пожелаешь такого продления! – прошептала Екатерина Дмитриевна. Ангелина кивнула в знак согласия. Зрелище было шокирующим, и еще ей было безмерно жалко того, что еще недавно было живыми существами. Окружающие же их ученые восхищенно заговорили, следом пошли технические вопросы.

– Что-то не вижу следов электродов, способных активировать определенные области мозга? – заметил один из них.

– Их нет, – просто ответил Филипп.

– Тогда как вам удалось?

Ответ был неожиданным:

– С помощью магии…

Все замолчали, выкатив глаза наподобие голов на постаменте. Тишина была такой, что казалось, можно было бы услышать не только жужжание мухи, но даже шуршание муравья.

– Я не ослышался? – наконец пришел в себя явно симпатизировавший Филиппу мужчина с усами а-ля Тарас Бульба, которого звали Карл.

– Нет, дорогой коллега, совершенно не ошиблись.

Слева раздалось возмущенное бульканье. Профессор Лоуренс, похоже, потерял дар речи. Нисколько не обращая внимания на грядущее извержение вулкана, Филипп торжествующе продолжил, и в его внезапно потемневших глазах зажегся тот особый огонек, которому Марго никак не могла подобрать определение:

– Перед вами, дорогие коллеги, одна из первых успешных попыток воссоздания мифической одушевленной головы папы Сильвестра II, несомненно, самого оригинального и неожиданного святого отца, которого только знала католическая церковь!

– Да это черт знает что! Идиотизм, чистейшей воды кретинизм! Это научная конференция или визит в бедлам?! – тем временем обрел дар речи Лоуренс. – Меня предупреждали, что ваш центр занимается странными опытами и откровенной бредятиной. Но магия!.. Это переходит любые рамки!

– На самом деле наука не слишком отличается от магии! – вступил в разговор хранивший до этого молчание Кристиан Херманс. Было видно, что слова Лоуренса задели его за живое.