После России - Фёдор Крашенинников

Студенты засмеялись.

– Как вы знаете, казахские друзья пришли нам на помощь, подстраховать нас, пока самые боеспособные силы нашей армии отправились защищать Ямал и Югру! Обычно на таких лекциях я обозревал весь корпус Рижских соглашений, на которых покоится наша реальность. Но, как вы видите, реальность изменилась и больше не покоится. Потому сегодня будет не как всегда!

5. Критика Рижской системы

Трепаков и сам не знал, зачем он приехал в академию. Логичнее было бы вовсе отменить необязательное выступление. Но общение со студентами всегда его вдохновляло, помогало думать. Кроме того, ему было тревожно, и этой тревогой ни с кем в его окружении нельзя было поделиться.

– Я бы назвал свое сегодняшнее выступление «Критика Рижской системы». Сегодня, пожалуй, самый подходящий день, чтоб об этом поговорить.

Роман Геннадьевич откашлялся и продолжил.

– Вот вы спрашиваете: откуда все взялись? Да все оттуда же, из той, из прежней России. А откуда было взяться другой элите, мои хорошие? Когда России не стало – никого ведь не было, кроме тех, кто её довел до ручки. В лучшем случае выдвинули тех, кто стоял во втором-третьем ряду. Отчасти повторилась история с распадом СССР, тогда в новых государствах тоже к власти пришли отнюдь не жаждущие независимости прекраснодушные интеллигенты, а советские деятели, которые чуть раньше сажали в тюрьмы и психбольницы за мечты о независимости. Политика российского руководства всегда была направлена на то, чтобы местной элиты, непослушной Москве не выросло. Поэтому альтернативных концепций развития ни у кого не оказалось. Откуда было им взяться, если за публичное размышление об альтернативных вариантах развития страны при старом режиме можно было легко получить срок?

– Не слышал, чтоб Жабреев сидел в тюрьме! – выкрикнул кто-то сзади.

– Ну, у нас на Урале было немного свободнее, – улыбнулся Трепаков. – Но я ведь говорю об общих тенденциях, а не о частностях. Исключения только подтверждают правило. Все наши беды от того, что никто не ждал конца. Никто ничего не планировал, никто не готовился к такому исходу. Даже наши дорогие друзья из США и Европы. Столько лет патриоты били во все колокола, с утра до вечера кричали, что Запад только и думает, как уничтожить Россию – и что же? На момент Кризиса на этом самом Западе тоже никаких планов относительно нас не было. Поэтому все случившееся – чистая импровизация. Нет, были, конечно, наработки на дальних полках, чуть ли не середины прошлого века, но такие жалкие и бессмысленные, что вспоминать их без смеха нельзя. Какие-то чудаки, например, просто предлагали поделить Россию по тогдашним внутренним границам и все регионы объявить независимыми – и при том, что границы внутри России нарезались не пойми кем и по каким соображением, в древнесоветские времена! Любому человеку было очевидно, что это бред. Но и эту ерунду мы тогда тоже серьезно обсуждали.

Трепаков не очень любил вспоминать детали своего участия в работе одной из комиссий. И не потому, что стеснялся пребывания в ставке оккупационной армии, а потому что он был в те времена человеком несамостоятельным. Пока члены рабочей группы ночи напролет кроили карту России и до хрипоты спорили, он сидел в последнем ряду, изредка выполняя какие-то поручения посланника Собрания депутатов Уральского округа, покойного Иванкина.

Трепаков прибыл в Домодедово на военном самолете и несколько дней жил в гостинице «Метрополь», наблюдая покоренную Москву. В ожидании вызова в Голицыно совершал короткие вылазки в затаившийся город, вглядываясь в лица прохожих и пытаясь понять, что они чувствуют.

Ворота в Кремль были закрыты, а над Кремлёвским дворцом развивался синий флаг ООН. Не работали банки, были закрыты магазины и рестораны. В «Метрополе» кормили натовскими солдатскими обедами, зато водку выдавали в неограниченных количествах. Вечерами представители разных регионов собирались по углам небольшими группами, пили и рассказывали свои истории.

Особенно запомнился Роману Геннадьевичу первый такой вечер. Сидели в номере представителя одного из приволжских регионов, но больше всех шума производил краснорожий крепкий мужик, громко делившийся историей своей жизни:

– Я же, как только Путин стал премьером, первым начал кричать ура! Мудак! Первым вопил! Я тогда в нашей Думе депутатом сидел. Мне бы подумать головой своей, – он выразительно и звонко шлепнул себя по лысеющей голове, – но нет, что вы! Я давай бороться, в эту грёбаную партию первым вступил! Сколько денег в Москву перетаскал – страшно вспомнить! Утвердили меня. Я же у этих гадов был председателем политсовета! Да что там, я, дурак, в губернаторы собирался, понятно?! Уже со всеми договорился, денег начал заносить – и тут – раз! – и отменили всё. Никаких выборов, оставили нашего старого хрена сидеть. Ага, он уже и в партию тоже вступил. И тут мне дали похохотать: начались проблемы по бизнесу… А потом меня попёрли сначала с должности партийной – какого-то гэбэшника посадили, а потом и из партии, и сразу – суды-муды, незаконная приватизация, то да се. Еле вырвался, раздал взятки, лыжи смазал – и в Европу. Вот только сейчас решил приехать, посмотреть что куда.

– Игорёк, а у вас там был такой Курдюков, водкой занимался, – спросил из тёмного угла голос. Трепаков не помнил, в каком регионе «Игорёк» возглавлял во время оные политсовет «Единой России», но история была для собравшейся компании типичной.

– Был такой… угу… – Игорёк пьяно кивнул головой. – Он просился в политсовет, когда я там уже был, но мы его, суку, даже в партию не приняли. Хотя… чего теперь… В области его арестовали первым. За злоупотребления, нарушения, организованная преступность… Я еще дурак радовался, хотя бежать надо было уже тогда. Эх, может, меньше бы успели отобрать? – Игорёк поднял стопку.

– Так он жив? – не унимался голос.

– Если в тюрьме не убили, то жив. Ему предлагали отдать всё добром, он, говорят, упёрся, ну и всё по беспределу подербанили. Жена продала по дешевке всё, что осталось и уехала. В коттедже его вроде какой-то гэбэшник потом жил.

Трепакова поразило, что люди вокруг него были разные и не производили впечатления граждан одной страны. Слушая делегатов из Владивостока и (тогда ещё!) Калининграда, он ловил себя на мысли, что их проблемы и сама их жизнь отличались от его жизни и его проблем. Объединяло их, пожалуй, одно: эти мужики не углублялись в детали происшедшего со страной и ничуть не сожалели о случившемся. Виноватых они знали поимённо и не жалели для руководства рухнувшей Федерации непечатных оборотов. Вот тогда Трепаков окончательно убил в себе остатки патриотизма, решив, что на самом деле к началу Кризиса России уже не было. Была большая территория, в разных концах которой жили разные люди с совершенно разными проблемами. И всего-то их объединял язык и свора жадных и бестолковых бюрократов в Москве, которые бездарностью и своим презрением к подданным довели страну до краха.