Эстер Уотерс - Джордж Мур

— Я не буду больше заводить животных, — говорила миссис Барфилд. — Мисс Мэри нисколько о них не печется и все перелагает на мои плечи. Взгляните на этих несчастных котят — как они жалобно мяукают и цепляются за мой подол! — Миссис Барфилд могла без конца говорить о своей безграничной любви ко всем животным, и, пересказывая Эстер различные мелкие события, она мало-помалу развертывала перед ней картину своей жизни.

Однако миссис Барфилд, в свою очередь, любила послушать, как Эстер рассказывает о своем отце и маленькой антикварной лавочке в Барнстейпле, о молитвенных собраниях, о суровой и бесхитростно простой вере добрых Плимутских Братьев. Под воздействием обстоятельств жизнь Ангелочка не была столь строго ограничена религиозными рамками, как прежде, однако она не утратила совсем своих религиозных привычек. Ее религия была подобна саду, который стали менее усердно возделывать, чем в былые времена, но не стали менее горячо любить, и, слушая рассказы Эстер, она заново переживала свою молодость и замирала, опустив лейку, погружаясь в сладостные воспоминания о счастливых днях. Так текла и формировалась жизнь Эстер; так в бесконечном повторении простых повседневных дел хозяйка дома и служанка учились понимать и любить друг друга, и взаимная ножная симпатия, объединявшая их, росла и крепла, питаясь общностью расы и религии.

V

В дремотном летнем зное выгорала трава на холмах, и после каждой езды Старик осторожно и боязливо ощупывал стройные ноги своего лучшего скакуна, проверяя, нет ли где опухоли. Почти каждый день наведывался Уильям — разузнать новости. Он поставил пять шиллингов и, по его расчетам, должен был выиграть пять фунтов десять шиллингов — целое маленькое состояние. Направляясь в буфетную, он обычно задерживался возле Эстер и расспрашивал, что слышно нового. Да, говорят, будто Серебряное Копыто в порядке, отвечала Эстер, продолжая выбивать ковер.

— Тебе до скончания века не выбить этого ковра, — говорил Уильям. — Давай-ка его сюда — После некоторого колебания Эстер все же отдавала ему ковер, и он выколачивал его о стену. — Вот, — говорил он, — вот как я выбиваю ковры. Теперь в нем нет ни пылинки.

— Спасибо… Сара ушла часа полтора назад.

— А! Верно, отправилась в Городской сад. Ты никогда там не бывала? Там и театр, и танцевальная площадка, и разные аттракционы, словом, всякая всячина. По ты такая набожная, небось не захочешь пойти туда?

— Просто каждый воспитан по-своему.

— Ну так что ж, пойдешь?

— Я думаю, мне не поправится в этом Саду… Хотя, может, там и не хуже, чем в любом другом таком месте. Я уже-столько всего наслушалась с тех пор, как попала сюда, что, по правде-то говоря…

— Что — по правде-то говоря?

— Да другой раз кажется, что вроде и ни к чему слишком-то всего бояться.

— Ну правильно… Чепуха все это. Так что ж, может, сходим в следующее воскресенье?

— Ну уж нет, только не в воскресенье.

Уильям сказал Эстер, что Старик взял его к себе в ливрейные лакеи. В субботу будет готова его ливрея, и с понедельника он приступит к исполнению своих обязанностей. И оба они сразу подумали о том, что теперь, значит, будут видеться каждый день. Уильям опять сказал, что мать будет очень расстраиваться, как только увидит, что он сбегает с крыльца и становится на запятки.

— Она вбила себе в голову, что мне не подобает быть слугой, а я так считаю: делай то, за что тебе больше платят. Я бы хотел стать жокеем и, верно, сумел бы неплохо показать себя — Старик одно время говорил, что я в седле лучше Рыжего. Но мне не повезло — к пятнадцати годам я начал расти… Эх, если бы я остался таким, как Демон!

Эстер поглядела на него с недоверием — всерьез ли он это говорит, вправду ли хотел бы он променять этот замечательный рост и эти плечи…

Прошло еще несколько дней, и Уильям убедил ее приобрести за шиллинг лотерейный билет — он взялся распространить эти билеты среди домашней прислуги и работников усадьбы. Эстер пыталась отговориться: у нее нет денег, жалованье ей заплатят только в конце августа. Но Уильям сказал, что одолжит ей деньги, и с такой умильной улыбкой протянул шляпу с билетиками, на которых были написаны клички лошадей, что она не устояла против внезапно охватившего ее желания сделать ему приятное, не раздумывая больше, сунула руку в шляпу и взяла билетик.

— Никаких билетиков, никакой игры у меня в кухне, — сказала миссис Лэтч, оборачиваясь от плиты — Не можешь ты, что ли, оставить в покое эту девчонку, пока вы ее вконец не испортили?

— Хватит вам ворчать-то, маменька. Мы же не бьемся об заклад — это лотерея.

— Хрен редьки не слаще, — буркнула миссис Лэтч. — Так вот оно и начинается, а потом и пошло и пошло. До добра это никогда не доводит, а уж несчастий, видит бог, видела я от этого на своем веку предостаточно.

Маргарет и Сара, несколько смущенные, глядели на миссис Лэтч, держа билетики в руках. Эстер еще не развернула свой билетик. Она посмотрела на миссис Лэтч и пожалела, что приняла участие в лотерее.

А вдруг Сара или Гровер, которая только что заглянула на кухню, поднимут ее на смех, — ведь она даже не могла прочесть кличку лошади на своем билетике. Поняв ее затруднение, Уильям пришел ей на выручку.

— Серебряное Копыто… — прочел он. — Черт побери, она вытащила то, что надо.

Тут со двора долетел стук подков, и все служанки бросились к окнам.

— Он выиграет! — закричал Уильям, стоя позади девушек и махая рукой Демону, проскакавшему мимо на Серебряном Копыте. — Старик приведет его первым к финишу, будьте спокойны.

— И я так считаю, — сказал мистер Леопольд. — А дождь сыграл нам на руку: неделю назад Серебряное Копыто начал было сдавать. Нам бы еще немножко дождя. Еще бы недельку-другую.

И небеса, казалось, шли навстречу желаниям мистера Леопольда, словно и они принимали интересы конюшни близко к сердцу. Дождь обычно начинал накрапывать с вечера и шел всю ночь, а утра были ясные, погожие, и Серебряное Копыто ежедневно делал свою положенную милю и становился все крепче, все выносливее. И под шум этих дождей, которые приносил с моря ветер, обитатели Вудвью все веселели, и уверенность в предстоящем успехе начала отражаться на всех лицах. Исключением были лишь миссис Барфилд и миссис Лэтч, косо поглядывавшие на торжествующего дворецкого. А сам он все чаще становился темой разговоров. Всем казалось, что он держит нити их судьбы где-то в недрах своего шкафа. Больше всего нагонял он страху на мисс Пегги.

В доверительной беседе со своей судомойкой молодая барышня сказала:

— Я люблю узнавать разные новости, потому что мне доставляет удовольствие делиться ими, а он — потому что ему доставляет удовольствие о них молчать. — Полное имя Пегги было Маргарет, мисс Маргарет Барфилд; она доводилась двоюродной сестрой хозяину и была дочкой богатого пивовара. — Когда он приносит утром письма, у него такой вид, словно он знает, от кого они. Противный маленький уродец! Я вся дрожу, когда он входит в комнату!

— Он ненавидит женщин, мисс. Он не подпускает нас близко даже к своей буфетной, а Уильяма держит там часами и все толкует с ним про скачки.

— Ах, Уильям — это совсем другое дело. Он был рожден не для ливреи. Его семья занимала когда-то положение не ниже нашего.

— Я слышала про это, мисс. Но в жизни все так — то вверх, то вниз, никогда не поймешь, кто — что. И мы все тоже любим Уильяма и терпеть не можем этого карлика и его буфетную. А миссис Лэтч называет его злым гением.

Замкнутый, таинственный человечек, словно бы стыдящийся своих домочадцев женского пола, он прилагал все усилия к тому, чтобы держать их вдали от посторонних глаз. Его жена — бледная, тусклая женщина, сохранившая изящные манеры хорошо вышколенной камеристки, казалась еще выше рядом со своим низкорослым муженьком; застенчивая, пугливая — то ли по натуре, то ли от долголетнего подчинения суровому супругу, — она всегда старалась стушеваться и, повстречавшись с кем-нибудь на аллее, прижималась к живой изгороди, словно надеялась стать невидимой, или отступала к двери буфетной, если кто-нибудь заглядывал туда за горячей водой либо с письмом для отправки на почту. Ее супруг, по характеру закоренелый холостяк, безотчетно стыдился своего семейства, и, если его худосочная жена, или пугливая, худая, как жердь, дочка, или дородный, глуповатый с виду сын находились дома, в тот момент, когда за дверью раздавались чьи-либо шаги, он, словно маленькая злая оса, выглядывал наружу, всем своим видом показывая, что ему не нужны непрошеные посетители, и спрашивал, чем может быть полезен. Если это был Рыжий, мистер Леопольд неизменно говорил:

— Чем могу служить, мистер Артур?

— Нет, так, пустяки, спасибо. Я подумал было… — И молодой человек наскоро придумывал какой-нибудь малоубедительный предлог и поспешно ретировался, чтобы выкурить свою трубку в другом месте.